Петр Кропоткин. Жизнь анархиста

Кропоткин считал тюрьму в Клерво «лучшей» в Европе, хотя, разумеется, разделявшей все принципиальные пороки тюремной системы как таковой. Старинное аббатство, окруженное внешней стеной, раскинулось в живописной местности, в окружении фруктовых садов и хлебных полей. В Клерво содержалось в общей сложности тысяча шестьсот заключенных; они занимались изготовлением кроватей, картинных рам, зеркал, обуви, изделий из тканей и перламутра, возделывали пшеницу и овес, выращивали овощи.

Кропоткину и его товарищам отвели четыре комнаты в корпусе, где некогда жил настоятель монастыря, а теперь размещался госпиталь: три крупные и одну поменьше для Петра Алексеевича и Готье. Окна выходили в небольшой сад, и из них открывался красивый вид на окрестности. В этом саду арестанты могли играть в кегли и мяч. Вдоль стены они разбили огород площадью в восемьдесят квадратных метров и выращивали салат, редис и цветы, занимались переплетным делом. Анархисты учили иностранные языки и читали друг другу лекции. Петр Алексеевич вел курсы по космографии, геометрии и физике. Им разрешили носить гражданскую, а не тюремную одежду и курить, покупать у торговцев еду и вино. От принудительных работ их освободили, чтобы не помещать вместе с уголовниками, чье положение было намного тяжелее. Впрочем, с этими последними иногда приходилось сталкиваться и разговаривать в тюремной аптеке, которая располагалась в том же здании, под камерами, обмениваться записками, делиться табаком или передавать просьбу на волю. В свою очередь, анархистам передавали газеты с интересующими их материалами, перебрасывая вместе с завернутым в них камнем[900].

Находясь в Клерво, Кропоткин продолжал активно работать и писать для научных изданий. Французская Академия наук и известный ученый-философ Эрнест Ренан (1823–1892) предоставляли в его распоряжение книги из своих библиотек. Книги «с воли» приходили и от друзей. Было довольно времени и для размышлений о философских и научных основах анархизма. «Лично я не имею никакого основания жаловаться на годы, проведенные мною во французской тюрьме, – вспоминал он позднее. – Для деятельного и независимого человека потеря свободы и деятельности сама по себе уже такое большое лишение, что обо всех остальных тюремных лишениях не стоит и говорить»[901]. Заключенных анархистов мучила нехватка информации о социальных движениях и событиях во Франции, о которых доходили только слухи.

Хотя условия заключения в Клерво были несравнимы с теми, которые Петру Алексеевичу пришлось пережить в русских тюрьмах, его подточенное здоровье вновь испортилось. К концу первого года он снова хворал от цинги, к которой прибавилась малярия из окрестных болот. Софья Григорьевна училась и работала в Париже и собиралась сдавать экзамен на звание доктора естественных наук. Но теперь она переехала в Клерво, поближе к мужу, и поселилась в гостинице. Свидания были разрешены: вначале раз в два месяца и в присутствии надзирателя, а затем и ежедневно, в домике, где помещался караульный пост. Им даже разрешили гулять под наблюдением в саду. Узнику удавалось переписываться с Дюмартере, Келти и Элизе Реклю.

«Конец первого года, в особенности в мрачную зиму, всегда тяжел для заключенного, – писал Петр Алексеевич в воспоминаниях. – И когда наступает весна, больше чем когда-либо чувствуется лишение свободы. Когда я видел из окна камеры, как луга снова покрываются зеленью, а на холмах опять висит весенняя дымка; когда в долине, бывало, промчится поезд, я, конечно, испытывал сильное желанье последовать за ним, подышать лесным воздухом или унестись в поток человеческой жизни в большом городе. Но тот, кто связывает свою судьбу с тою или другою крайнею партией, должен быть готов провести годы в тюрьме, и ему не следует на это роптать»[902].

Но даже в тюрьме, имея большие проблемы со здоровьем, он находит добрые слова, чтобы поддержать друзей. Так, в письме Келти Кропоткин искренне огорчается болезни друга, советует ему не сидеть на сквозняке и не переутомляться в работе. «Жаль, что меня нет в Лондоне. Я бы зашел к вам и скрасил ваше одиночество разговорами обо всем на свете»[903].

* * *