Петр Кропоткин. Жизнь анархиста

Еще в марте – начале апреля 1886 года, до переезда в Харроу, Кропоткин приступил к осуществлению своего намерения: способствовать организации британского анархистского движения. В первоначальную группу входили он сам с женой, Шарлотта Уилсон, еще один член Фабианского общества доктор Джон Бёрнс Гибсон и несколько других человек. Анархист-индивидуалист Сеймур выразил желание сотрудничать с ними и заявил о переходе на анархо-коммунистические позиции, предложив печататься в его журнале The Anarchist. Налаживались и связи с Социалистической лигой, которая пригласила Кропоткина выступить на митинге по случаю годовщины Парижской коммуны 18 марта. Эмигрант произнес страстную речь о близящейся социальной революции[927]. Как сообщали агенты германской полиции, в собрании приняли участие две с половиной тысячи человек, включая британских, немецких, французских, итальянских и русских революционеров. Вопреки ожиданиям, мероприятие завершилось мирно, принятием резолюций[928].

На этом митинге Кропоткин впервые лично познакомился с Уильямом Моррисом, с которым вскоре сблизился и сдружился. Взгляды Морриса, обличавшего уродство индустриально-капиталистической цивилизации и призывавшего возродить лучшие традиции децентрализованного и самоуправляемого ремесленного производства эпохи Средневековья, оказались близки Кропоткину, и можно с полной уверенностью сказать, что оба они оказали большое влияние друг на друга. Разносторонне талантливый человек – поэт, писатель, художник, издатель, дизайнер – Уильям Моррис был не просто убежденным социалистом и противником парламентаризма. Его перу принадлежит одна из лучших анархо-коммунистических утопий всех времен – роман «Вести ниоткуда, или Эпоха спокойствия» (1890). Написанная как бы в ответ на популярную тогда утопию Эдварда Беллами «Взгляд назад» (1888), в которой торжествует «социализм» в виде единого централизованного государственного треста с крайней степенью механизации и урбанизации, книга Морриса являет нам совершенно иной мир небольших децентрализованных селений-общин, живущих в гармонии с природой. Новое общество, утвердившееся после серии всеобщих стачек, ликвидировало государство и крупное централизованное индустриальное производство. Дым заводов и фабрик больше не уродует пейзаж «доброй старой Англии». Вместо этого люди производят именно то, что им необходимо, причем так умело и старательно, с такой любовью, что их изделия не уступают по качеству лучшим шедеврам средневековых мастеров. И безвозмездно отдают их тем, кто в них нуждается!

Вскоре, однако, семью Кропоткиных постиг тяжелый удар, и активную работу пришлось прервать. До Петра Алексеевича дошла трагическая весть о том, что его любимый брат Александр, чьего освобождения ждали уже вскоре, 6 августа (25 июля по старому стилю) застрелился в сибирской ссылке. «Туча мрачного горя висела над нашим домиком несколько месяцев, до тех пор покуда луч света не прорезал ее, – вспоминал Кропоткин. – В следующую весну на свет явилось маленькое существо, носящее имя брата. И беспомощный крик ребенка затронул в моем сердце новую, неведомую до тех пор струну»[929]. Дочь Саша, Александра Петровна Кропоткина, родилась 15 апреля 1887 года[930].

У Кропоткина все валилось из рук. В письме к Лаврову он признавался, что «пережил очень тяжелый период жизни. Вы знаете, чем для меня был брат». Не меньшим испытанием, чем воспоминания и мысли об утрате, были письма от вдовы Александра, Веры: они «просто сердце разрывают. После каждого письма ее я снова на 2–3 дня совсем заболеваю»[931].

В конце 1886 года вдова погибшего Саши вместе с семьей на восемь месяцев приехала к Петру Алексеевичу в Харроу. Сын брата Николай (1878–1949), в то время еще маленький мальчик, вспоминал, что дядя «жил чрезвычайно скромно, – в доме было очень пусто и просто; целые дни он проводил в своем кабинете с самодельной мебелью за книгой и пером. Ко времени нашего приезда П[етр] А[лексеевич] жил только со своей женой и одной прислугой, англичанкой, которую вскоре заменила наша няня». Кропоткин «увлекался ручным трудом, столярничал, учил нас с братом разводить огород и радовался, что дозрел в лондонском климате виноград, выращиваемый им в неотапливаемой стеклянной оранжерейке, вроде терраски при доме». Из близких друзей в доме бывали Степняк-Кравчинский и Чайковский с женами и еще один эмигрант – инженер Линев. Кропоткин удивлял родственников «своей ловкостью в физических упражнениях, в езде на велосипеде» и в меткой стрельбе из винтовки по мишеням-бутылкам. А еще он учил детей строить укрепления из снега, «по всем правилам фортификации», считая ее наукой, необходимой для революционера. Сам Петр Алексеевич охотно принимал участие в снежных баталиях детворы. Позднее, когда семья брата покинула дом и вернулась в Россию, Кропоткин продолжал поддерживать с ними переписку. К десятилетию племянника Коли дядя Петя прислал ему в подарок готовальню с надписью: «Учись! Знание – сила!»[932]

* * *