Петрос идет по городу

На улицу вышел и Сотирис, и они вдвоем смотрели на свежепобеленную стену, на которой четко выделялись красные буквы. Если бы Петрос мог рассказать своему другу, как готовили краски в мастерской Ахиллеса! Какие там тесаные камни и гипсовые статуи, похожие на Дросулу! Как живется теперь Шторму… Но он не имел права. Он был связан клятвой «Филики́ Этери́а»[27]: «Я не знаю ничего и никого…» С него не требовали клятвы, он дал ее сам себе и не был даже уверен, что не путал в ней слов. Но Петрос читал, что такую клятву давали в 1821 году борцы, которые сражались против турок за освобождение Греции.

«Клянусь тебе, что…» — то и дело твердил он Яннису.

«Не надо, — смеялся тот. — Если бы я тебе не доверял, то не взял бы тебя с собой».

Больше всего ему хотелось открыть свою тайну Антигоне. Поэтому он страшно обрадовался, когда однажды вечером Яннис пригласил Антигону и Риту в скульптурную мастерскую, чтобы познакомить с высоким юношей, похожим на Тайрона Пауера.

— Там будет литературный вечер, — сказал он. — Мы почитаем стихи, споем песни… — А потом прибавил с лукавой улыбкой: — И вас ждет один сюрприз.

Петрос подумал, что речь идет о Шторме.

Глава 3 „САМОЕ ПРЕКРАСНОЕ В МИРЕ ТАНГО“

Петрос вспомнил в то воскресенье, как за день до начала войны они с Антигоной собирались идти в кино и она заставила его надеть синий пиджак. Синий пиджак кое-как налезал на него полтора года назад, но теперь нечего было и думать об этом. У Петроса не было ни будничного, ни выходного костюма. Он носил пестрый свитер, который мама связала из остатков разной шерсти. С изнанки он был сплошь в узелках, слегка щекотавших кожу. А вот Антигоне все-таки удалось обзавестись новым платьем к литературному вечеру, на который пригласил ее Яннис.

Дядя Ангелос когда-то подарил маме вишневую бархатную скатерть; ее стелили на стол только по праздникам. С начала войны скатерть лежала в шкафу на полке и ждала своей очереди, чтобы пойти в приданое одной из дочерей пекаря, как крестик Антигоны, мамины кольца, тюлевые гардины с павлинами по кайме, серебряное блюдо, старинные фарфоровые статуэтки рыбака и рыбачки, швейная машина «Зингер», которая шила сама, если качали ногой педаль, а также наргиле — восточный курительный прибор, полученный дедушкой в подарок от одного соотечественника во время гастролей труппы Великой Антигоны в Константинополе. С вишневой скатертью мама не решалась расстаться и приберегала ее в надежде спасти. Но в один прекрасный день Антигона вынула ее из белой тряпицы и сказала маме:

— Давай сделаем из нее платье.

Мама долго смотрела на скатерть, не произнося ни слова, и Петрос подумал, что она с грустью вспоминает о праздновании своего дня рождения, когда она, красиво причесанная, в новом платье, надушенная самодельными духами, принимала гостей. Но, прикинув длину и ширину скатерти, мама сказала:

— Выйдет, только с рукавами в три четверти.

В мгновение ока разложила она на столе старые газеты, сделала из них выкройку, наметала на нее бархат — ведь булавок не было и в помине, — выкроила платье. Ее жалкие распухшие пальцы, с трудом державшие ножницы, старались шевелиться как можно быстрей. Рита и Антигона принялись помогать ей, потому что все швы приходилось прошивать на руках. Ножная машина «Зингер» шила теперь наряды только для маленьких цариц.

— Они скупили все швейные машины в квартале, — вздохнула мама и засмеялась: ее развеселили Антигона и Рита, размечтавшиеся вслух о своих свадебных туалетах.

— Я хочу белое платье с длинной вуалью до самого пола, — заявила Антигона.

Рита предпочитала голубое платье с цветочками и юбкой в складку. Она видела такое когда-то на героине американского фильма — теперь американские фильмы были запрещены — и до сих пор не могла его забыть.

Самое забавное, что и для Петроса нашлось дело: он продевал нитки в иголки, чтобы работа шла быстрей.

— А как же быть с туфлями? — спросила вдруг Антигона, и мама с Ритой, растерянно переглянувшись, замерли с иголками в руках.

Антигона носила полуботинки из грубой кожи с толстыми резиновыми подметками, сделанными из автомобильной шины. В такой обуви и грубых темно-коричневых чулках ходили почти все девушки. Рита с удовольствием одолжила бы ей свои белые босоножки, но они были Антигоне малы. Несмотря на то что шла война, Рита хорошо одевалась, потому что у нее дома стояли два шкафа, битком набитые мамиными платьями — так говорила она сама, — которые ей постепенно перешивали. Будь ее воля, она отдала бы половину нарядов подруге, так как очень любила делать подарки, но, к сожалению, родители ей не разрешали. Ее мама отличалась бережливостью и хранила даже платьица, которые Рита носила в раннем детстве. Их квартира была до отказа заставлена вазочками, статуэтками и разными безделушками.