Петрос идет по городу

Петрос прекрасно помнил тот день. Он ходил с папой на улицу Патиси́а, чтобы купить венок и повесить его над дверью своего дома. Мама заказала венок из красных роз, и, хотя он был самым дорогим, они купили его, потому что мама больше всех других цветов любила красные розы… А Дросула любила маргаритки. Однажды она нарисовала маргаритку с поникшей головкой и сказала Петросу: «Это девушка, которая пропала из-за капли оливкового масла». Дросула сказала не «погибла», а «пропала». Петрос смотрел на поникшую маргаритку, и ему казалось, что перед ним девушка, умершая от голода…

Если бы Дросула не «уехала туда», она нарисовала бы теперь двести маргариток с красными сердцами и поникшими головками. Если бы она не «уехала туда», то читала бы стихи Костаса Агариноса о героях, которых расстреливают каждый день на заре, и твердила бы:

«Он нашел такие слова, что возопят, пожалуй, и камни».

Антигона запрятала поэму Агариноса в обложку старого учебника и часто доставала ее оттуда, чтобы прочитать Петросу. Теперь только с братом могла она поговорить перед сном о своем поэте. Ведь Рита не выйдет на улицу, пока немцы не покинут город. Она спряталась в чьем-то доме; только Антигона знала где и раз в неделю ходила ее проведать.

— Поменьше хождений туда-сюда, — предупредил ее Яннис.

В ясную, солнечную погоду Антигона особенно убивалась:

— Бедняжка Рита! Когда же наконец она увидит солнце!

Рита спаслась, потому что послушалась Янниса. Немцы издали приказ, чтобы все евреи зарегистрировались. Ее родные тотчас же сделали это и каждое утро должны были являться к немецким властям и отмечаться в списках.

— Ты не пойдешь регистрироваться, — сказал Рите Яннис.

— Не ходите и вы, — умоляла она своих родных. — Надо скрыться. Мои друзья нам помогут.

Но мама ее не послушалась. Она боялась оставить без присмотра квартиру со всем добром. А вдруг заберутся воры, пронюхав, что там никто не живет? Потом ей казалось, что, кроме ежедневной отметки, никакие неприятности их не ждут. Рита спряталась, несмотря на протесты мамы. Одним прекрасным утром евреи пошли отмечаться и больше не вернулись домой. Их посадили в товарные вагоны и увезли в неизвестном направлении. Погибли родители Риты, погиб одноногий Морис. Из их квартиры немцы вывезли все.

По вечерам Петрос, мертвый от усталости, валился в постель. Теперь у него была масса дел, он не только писал лозунги на стенах домов… Прежде чем уснуть, он прислушивался к голосу мамы, учившей итальянца греческому языку. Мамины руки стали белыми и красивыми, как прежде, и если бы она не продала маленьким царицам свое обручальное кольцо, оно легко влезло бы ей на палец. Ведь она больше не разжигала опилки в жаровне, не полоскала белье в холодной воде, не мыла посуду и пол — всю эту черную домашнюю работу делал итальянец. Если мама бралась, например, за стирку, он смотрел на нее с несчастным видом, становился «достойным только жалости», как говорила о нем Антигона.

— Я сама, я сама, — подбежав к ней, твердил он и улыбался во весь рот.

Гарибальди не любил сидеть без дела. Он был мастер на все руки. Из серой муки, купленной у пекаря, он приготовил такие макароны, что пальчики оближешь.

— «…Я ку-ша-ю… Ты иг-ра-ешь…» — читал нараспев по слогам Гарибальди.

Еще мгновение, и Петрос уснул бы. Голос Антигоны он услышал почти сквозь сон:

— Мне кажется, я влюбилась. (Он даже не пошевельнулся.) Мне кажется, я влюбилась, — повторила она громче.

Петрос был уверен, что она нарочно не дает ему спать.

— Ну ладно, отстань. Я знаю, — пробормотал он с раздражением.

— Знаешь, да не знаешь в кого…

Тут Петрос окончательно проснулся.

— В своего поэта. Дай же мне спать.

— Все про-шло, — протянула Антигона, выделяя каждый слог. — Прошло со вчерашнего дня.

Он забыл и думать о сне.

— Тогда, значит, ты не влюблена? — Он решительно ничего не мог понять.

— Я влюбилась… в Янниса.

Сестра его просто рехнулась. Разве она не говорила Рите, что в Янниса невозможно влюбиться, потому что кадык у него на шее прыгает, как мячик от пинг-понга? И к тому же она умирала от любви к своему поэту… Теперь она утверждает, что влюбилась в Янниса вчера, в шесть часов вечера, когда они ходили вместе выполнять какое-то задание и на обратном пути Яннис сказал ей: «Погляди, как заходит солнце. Будто нет никакой оккупации».

— Ну и что из того? — в полном недоумении спросил Петрос.

— Ах, ты ничегошеньки не понимаешь! — вздохнула в отчаянии Антигона и, откинув голову на подушку, посетовала: — Вот была бы здесь сейчас со мной Рита…

Она не успела признаться Яннису в любви: на следующий день немцы арестовали его.