Петру Великому покорствует Персида

   — С малолетства надо было бы, ваше величество, — вставил Кантемир. — Как у турок корпус янычарский. Свозят отовсюду мальчуганов разных кровей, силком отбирают от родителей и берут их в жёсткие янычарские руки. Немилосердна выучка, от зари до зари гоняют, в жару и холод, кормят впроголодь. Христианских детишек подвергают обрезанию и обращают в магометанство. Сие именуют турки «дань кровью». Воспитанные в свирепстве, они и сами становятся свирепы, прозывают их «псы султана».

   — Видали мы сих псов, — усмехнулся Пётр. — Казали нам зады, стоило поднажать. Сам небось помнишь, княже.

   — Распустились — вот сему причина, — пояснил Кантемир. — Поначалу навели страху на всю султанскую столицу, на министров Порты жестокостью расправ над иноверными во дни бунтов греков, сербов и иных племён. Янычарский ага[73] был словно сам султан: его повеления были законом для всех, даже для великого везира.

   — Выходит, от рук отбились.

   — Совершенно верно. Ежели им что не по нраву, бунтовали. Опрокинут котлы и барабанят по ним. Вся столица в смятении, тотчас посылают к ним переговорщика из важных чиновников Порты: чем-де недовольны, сейчас исправим. Взбунтовались они и на Пруте, чему ваше величество изволили свидетелем быть. А всё почему: натолкнулись на доблесть российского воинства, не то что в прежних кампаниях, где не встречали серьёзного сопротивления.

   — Да, кабы поболе нас было да не жестокая нужда в провианте и припасе, не несносные жары, мы бы задали им перцу, — качнул головой Пётр. — Всё склалось противу нас тогда. И помоги обещанной ниоткуда не дождались.

«Всё наука, — думал Пётр. — Битым быть наука, побеждать наука, опять же преданным от союзников наука. Всё надобно испытать и из всего пользу извлекать...»

На берегу их встречал генерал-адмирал Фёдор Матвеевич Апраксин, начальствовавший над всею армадой судов, следовавших за флагманским стругом.

   — Государь, всё готово к отплытию. Где прикажешь стать на якорь в Царицыне?

   — Плывём без останову, день — ночь, день — ночь, сколь сможем. Распорядись, дабы впереди дозорные с лоцманами шли на малых судах. Царицын минуем, Чёрный Яр тож. Останов сделаем в Селитряном городке.

Аюку тем временем сняли с коня. Хан жалостно морщился, сетка морщин обозначилась резче, глаза слезились.

   — Слаб стал, не могу, великий царь, тебя проводить до твоей большой лодки, — пожаловался он.

   — И не надо. — Пётр, как давеча, схватил его под мышки, легко приподнял и поцеловал в голову. И неожиданно спросил: — Дашь мне калмычат своих на выучку? Которые способней да резвей. В люди выведем, в большой свет.

Аюка недоумённо глянул на Петра:

   — Какой люди, какой свет. Мы степной народ, великий царь, и свет у нас большой.

Пётр досадливо поморщился.

   — Степь твоя велика, а Россия наша бескрайна. Нам сведущие люди изо всех племён надобны. Из калмыков тож. Понял?

   — Понял, великий царь. Буду думать.

   — Ладно, думай. Прощай покуда.

...Флотилия тронулась в путь. Волга то терялась в берегах, то теснилась ими. Острова и островки то и дело вставали посерёд реки. Малые были необитаемы, а на больших селились люди и пасся скот. Близ Царицына был такой остров, протянувшийся на двенадцать вёрст и затруднявший судоходство.

   — Тут, государь, есть малая река, будто бы истекающая из Дона, — сообщил Апраксин.

   — Ведомо мне, — отозвался Пётр. — Ещё покойный Борис Петрович Шереметев, да будет ему земля пухом, сказывал мне о сей речке. Прожект у меня тогда возник: связать Волгу с Доном шлюзами, речку Сарпинку расширить, дабы сделать её годной для прохождения судов. И был бы лёгкий путь, связующий моря Азовское, Чёрное, Каспийское, а чрез северный переволок, чрез прорытие канала, и Балтийское. Велик план, да кратка жизнь. Сего не увижу, а потомкам завещаю исполнить.

   — Полно, государь. Господь милостив, отпустит тебе время.

Пётр только вздохнул. Кабы замедлить бег времени, успел бы многое из того, что задумал. Но нету у него власти над временем, да и власть над людьми не всесильна.

Близ Селитряного городка, как и было условлено, бросили якорь. Место незавидное, однако в нём была великая важность — селитряное озерцо с заводом. А без селитры нет пороха. Выпаривали озёрную воду, на дне больших котлов оседала селитра в светлых кристаллах.

Смотритель завода, тщедушный стольник, бедовавший здесь со времён астраханского восстания стрельцов и смердов и ухитрившийся уцелеть, ошалело глядел на Петра и его спутников, словно бы на неожиданно явленное чудо.

   — Ну, что скажешь? Сколь селитры варишь в день?

   — Близ двух пудов, ваше царское величество, — дрожащим голосом отвечал смотритель.

   — Мало. Надобно не менее пяти. Про запас складывать.

   — Дровишек не сплавляют, ваше величество. А те, что свозим сюды, те отсырели. Сколь можем, сушим под ветром. — И он указал на штабеля дров, громоздившиеся у худых деревянных стен заводского строения. — Ежели летом солнышко подсушит, будем варить поболе.

   — Сказано — пять! — нетерпеливо повторил Пётр.

   — Помилуй, ваше царское величество. — И смотритель неожиданно брякнул на колени. — Не можно пять. Котлы прохудились, не держат рассол...

   — Отчего молчал?