[email protected] (ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ)

Немного было среди отъезжающих и явных этнических украинцев — большинство из них выехали из Америки в первые же годы массовой эмиграции, а те, что рискнули остаться, мелькали теперь вышитыми сорочками в толпе армян, греков, поляков, немцев и других европейцев, сорвавшихся под мощным восточным ветром с насиженных американских гнёзд.

Грустные Филимоновы размышления о судьбе страны и нации прервало появление большой семьи, в лицах и стиле одежды у которых явно прослеживались черты коренных жителей Американского континента. Они чинно прошествовали через весь зал, неся на руках столетнюю еврейскую бабушку, которую то ли купили в свое время, то ли выкрали, но сделали своей родственницей, обеспечившей статус беженца всему гордому племени вампаноагов.

Бабушке было уже все равно. Ей нужно было дожить до посадки в самолет. Ради детей, внуков, правнуков и праправнуков, которые с неподдельной надеждой вглядывались в ее уставшие от жизни глаза.

И она дожила.

Когда объявили посадку, Фила несколько покоробило: он только теперь обратил внимание на номер рейса — «1313». До земли обетованой нужно было добираться под сомнительным числом. Наверняка эти цифры беспокоили и других пассажиров, но они безропотно зашустрили по трапу, незаметно сплевывая и через левое плечо, и через правое.

Филу досталось место у окна.

Ему приходилось много путешествовать, и он любил летать допотопными самолетами, которые не поднимались в космическое пространство и не превышали скорости звука. В хорошую погоду, днем, глядя в иллюминатор удавалось различать мелькающие под крылом географические карты и микроскопические букашки гигантских океанских лайнеров на ярко сияющем блюде океана. По ночам же он рассматривал блистающие гроздьями огней мегаполисы — они прикидывались космическими галактиками и весело подмигивали вслед пролетающему птеродактилю авиации.

Серебристая трубка аэроплана плотно набивалась табачной стружкой пассажиров и попыхивала предстартовыми вздохами турбин. В салоне было тесно и душно, баулы ручной клади не помещались под креслами, а тем более — в багажных отделениях над пассажирскими местами. Скалозубые стюардессы протискивались сквозь заторы, распихивая по местам мешки и мешочников.

Фил отметил про себя, что грудные дети начали орать еще до взлета и мысленно прикидывал: хватит их на все восемь часов или притомятся? Усевшийся рядом с ним старик-хасид немедленно уткнулся носом в книгу, а его внук весело вскрикивал в кресле за спиной, иногда проходясь своими штиблетами по позвоночнику не только деда, но и самого Филимона.

Индо-евреев, почему-то, рассадили по всему салону, и они настойчиво пытались поменяться местами с другими группками и компаниями. В конце концов, в результате сложных многоходовок, краснокожие сгрудились вокруг своей бабки-тотема, а рядом с Филимоном вместо мудрого старика оказалась пышногрудая мадам в норковом жакете и с бриллиантовыми горошинами на каждом пальце.

— Паразиты, — выдохнула дама, напрасно пытаясь подогнать ремни безопасности под фигуру, — они издеваются над нами как хотят, они отнимают последнее и ещё спрашивают: — «Зачем вы едете?»

Фил подумал о том, что хорошо бы было помочь несчастной жертве репрессий застегнуть ремни, но от одной мысли, что рука должна оказаться в районе двух вулканических сопок, его бросило в жар, и он невежливо отвернулся к окну, сдерживая разбушевавшуюся фантазию.

Вечерело. По бетону лётного поля струились барханы красноватой пыли, и в ее потоках отражались разноцветные предполетные огни самолета. Здание аэровокзала обрело силуэт мрачного средневекового замка, а прожектора на стальных вышках перемигивались, словно часовые на сторожевых башнях. Самолет дернулся и тихо покатился к взлетной полосе.

«Все, — подумал Филимон, — Goodbye, America!»

Горло перехватило железным обручем и хотелось зареветь.

Горло перехватило железным обручем и хотелось зареветь.

Оставаться в одиночестве Фильке было не в первой, но так надолго еще не приходилось никогда. За окном стемнело, а мама все еще не влетела в избу с пригоршней поцелуев, орехов и еще чего — то вкусного из артельной кухни. Обычно за этим следовала вечерняя помывка в железном корыте и горький травяной чай на ночь, но зато рядом была мама — шумная и настоящая.

Папа тоже был.

Но смутно.

Он уходил, когда утренний сон еще не позволял открыть глаза, а приходил, когда нашептывал сказку сон вечерний.

Правда, после того, как ему на спину прыгнула рысь, он целых три дня провел дома. Но на четвертый день пришел огромный тулуп и увел папу чинить важный трактор, хотя мама все еще прикладывала к папиному разодранному плечу тряпки с чем-то пахнущим так же горько, как вечерний чай.

И ругала при этом соседа Клима.

Дядя Клим, возвращаясь с разбитой весенней трассы, подобрал рысёнка, да и притащил к ним в дом:

— Чтобы не так скучно было пацану!

И было не скучно.

Котёнок шипел на лайку Белку, а она тревожно поскуливала и щерила зубы на тварюшку.