Пядь земли

— Они переворачивают культурный прогресс с ног на голову…

— Точно. Ерунда какая-то происходит…

Опять говорят все сразу. Сначала не обращаясь ни к кому. Потом снова повертываются друг к другу.

Марцихази до сих пор и двух слов не сказал, занят был едой. Аппетит у него превосходный. Говорят, красивые дочери рождаются у тех, у кого хороший аппетит. Вполне возможно… Но вот он задумчиво отодвигает тарелку, берет стакан, отпивает из него — все это замедленно, почти торжественно. Ленке поглядывает беспокойно на отца: как бы он не вскочил и не перевернул стол. (Однажды такое случилось с ним в гостях у помещика, когда тот заявил, что только реставрация монархии может принести венграм спасение.) И вот голос его врезается в общий шум, словно нож в каравай хлеба:

— Что ж… давайте посмотрим на эту социальную иерархию и что там еще, — и тихо посмеивается.

Все смолкают. С Марцихази спорить? Нет уж, увольте. Дураков мало. Только помощник секретаря все не может забыть школу и «Три поколения».

— А я все-таки повторю то, что говорил раньше…

— Ну и зря. Это попугай одно и то же повторяет, у него мозгов нету. Послушай лучше, что я скажу. — И Марцихази набивает трубку, потому что всегда после ужина трубку курит. — Боюсь я, что, если скажу все, что думаю, вы меня отсюда взашей погоните… Ну да ладно, — смотрит Марцихази, прищурив глаза, на дым, поднимающийся из трубки, и видятся ему женские волосы, собранные в нетугой, мягкий узел.

— Говорите, говорите, — хлопают в ладоши женщины.

— Значит, умственный труд? И физический труд? А знаешь ли ты такую вещь: во всех наших с вами занятиях, что мы там ни делаем — марки ли продаем, телеграммы ли рассылаем, или телефон включаем, за солнечными часами следим, и что там еще… ты, скажем, распределяешь налог на деревню по количеству земли, по домам, по душам, начальник твой канцелярию ведет, священник в церкви служит, врач больных обследует, аптекарь отраву свою мешает или лекарство — словом, кто чем занят… так вот, знаешь ли ты, что в работе любого из нас духовное начало и по качеству и по количеству нисколько не выше, чем в труде обычного мужика?

— Полно!

— Да-да! Подумай-ка сам. Крестьянская жизнь — это сплошные перемены, тысяча вариантов, тысяча оттенков. Мало того, что мужику надо хорошо изучить землю, семена, животных, даже так называемые погодные условия, — он еще должен сопоставлять эти вещи, смотреть на них все с новых и новых сторон, с новых точек зрения. Скажем, рыхлить поле — простое как будто дело, а требует напряженной умственной работы. Конечно, тут затрачиваются физические усилия, работают руки, ноги, мышцы живота, спины. А в то же время надо по-разному рыхлить кукурузу, картошку, сахарную свеклу, опять же фасоль, капусту — сколько всего!.. Но ведь прежде, чем лопата погрузится в землю, мозг каждый раз должен обдумать движение. Если земля сухая, то необходимо одно усилие, после дождя — другое. И еще нужно учитывать, какова почва, велики ли растения, крепки ли, близко ли к ним сорняк растет. Так что лучше нам помалкивать с нашей умственной деятельностью. Потому что более лишенную фантазии, более однообразную работу, чем наша, трудно придумать. Какой-нибудь сапожник — и тот больше работает головой, чем мы. А уж о хлеборобах и говорить нечего.

— Но такое говорить, однако…

— Какое — такое? Ну вот ты, скажем, умеешь числа складывать без ошибок. Придет время, когда это не люди будут делать, а машины. Автоматы. Есть ведь и сейчас банки, заводы, где человек лишь кнопки нажимает, а машина выдает абсолютно точные сведения.

— Ну хорошо, пойдем тогда до конца. Значит, мы, средние слои, работники умственного труда, совершенно лишние в обществе?

— Те, кто занимается умственной деятельностью и на этом основании считает себя существами высшего порядка по сравнению с людьми физического труда, — те действительно лишние…

— Но позволь, позволь… это ведь, я бы сказал… большевизмом попахивает. А кто же тогда создал культуру, кто создал все прекрасное в жизни? Мосты, книги, картины, скульптуры, краски, линии — словом, искусство, науку — кто все это сотворил? Труд или дух?