Читаем Пядь земли полностью

— Ференца Вирага не было на месте. И вообще в церкви.

— А… Я и не смотрел туда.

— Не было, точно не было. Видно, в самом деле снял его исправник.

— Возможно. Стало быть, правда, что подмазал его помещик, когда с участками решалось дело?

— Конечно, правда. Да это еще ничего не значит. Уж Вираг-то вывернется как-нибудь. Разве что старостой ему не быть… Ты что на это скажешь?

— Вывернется, это точно… — И Красный Гоз думает теперь о том, что, пожалуй, не господа прижимают мужиков, а сами же мужики. Те, конечно, которые умеют вскарабкаться другим на шею. А если удастся теплое место еще заполучить, тут уж они не упустят случая, чтобы чего-нибудь не урвать себе. Для них общее достояние — как бесхозное добро: сколько ухватил, все твое… Проворуется один староста — за ним другой приходит, нисколько не лучше. Все похожи друг на друга, как родные братья… И есть, наверное, какая-то связь между церковью и правлением… Есть — но какая? Хорошо бы и на это найти ответ; может, кореша спросить?..

Да так и не спрашивает он кореша ни о чем; наверное, потому, что уже идут они по улице.

Девки далеко вперед ушли; черные фигуры баб маячат у калиток, исчезают во дворах. Только мужики еще стоят кучкой перед церковью.

— Обедать, кум? Приятного вам аппетита, — говорят друг другу, руки трясут и расходятся восвояси. Таким же манером и старый Чер прощается с соседом своим, Шойомом, хоть они и в ссоре давно. С тех пор как Шойом по ошибке Черихе угодил в спину комом земли. Да в церкви забывать полагается о ссорах. Ссориться дома можно; дома они и не взглянут друг на друга через изгородь.

— Что после обеда делаешь, кореш? — спрашивает Тарцали.

— Не знаю пока.

— Может, мы зайдем к вам с Пирошкой.

— Заходите, дома будем.

Пожимают руки. Один в одну сторону идет, другой — в другую.

Пустеет улица; ни души не видно вокруг. Время — около одиннадцати. По крайней мере так показывают часы на колокольне. Да ведь часы эти ходят, как хочет Шандор Пап, санитарный инспектор и похоронный агент. Поскольку все еще он часами ведает…

8

Едва разошелся народ по домам после службы, как снова начала оживать улица. Многим еще надо куда-то успеть до обеда; до сих пор ждали они, не хотели встречаться с теми, кто в церкви был. Одно дело — не ходить в церковь, а другое — чтобы всем это в глаза бросалось.

И вообще дурной приметой считается, если встретишь, во-первых, свадебную процессию, во-вторых, похороны, в-третьих, идущих из церкви…

Ференц Вираг выходит из правления, где с самого утра с глазу на глаз переговоры вел с секретарем. Озирается вокруг; руки то в карманы сунет, то вынет. Непривычно ему без жезла.

Черт бы их всех побрал!

Это его-то захотели в угол загнать? Ну что ж, пусть попробуют, пусть потешатся. Эх, этот Ямбор… кто б мог подумать, что таким заклятым врагом он ему окажется! А все из-за чего? Все из-за той шутки с соломой. Что ж это будет на свете, если люди из-за каждого пустяка начнут в бутылку лезть!.. Уж и пошутить, выходит, нельзя?.. Те две анонимки наверняка Ямбор послал, хоть и разной рукой они писаны. Конечно, писать каждый может, было б кому читать. Он вот тоже столько мог бы понаписать, за неделю не перечитаешь… Настропалился в свое время на выборах. Хорошее было время… Не хватает, скажем, рекомендаций у кандидата? Ерунда! Они с Фуксом за ночь напишут даже больше, чем нужно. Только не одним пером, конечно, и не одним почерком. Это легче легкого. Если нормально держишь перо, так и то можно ухитриться непохоже писать; ну а если под другой палец взять, совсем изменится почерк. Можно еще и другие два пальца использовать… а у человека на руке — пять пальцев. Это все равно, что пять разных почерков. Да еще — левая рука, на ней тоже пять пальцев… Десять почерков всего выходит.

Только вот за буквой «s» надо следить. И за «t». Потому что эксперты по ним скорее всего могут установить, кто писал… Правда, эксперты эти тоже ни черта не понимают. Мастера пыль пускать в глаза…

Обо всем думает Ференц Вираг; только не о том, что конец наступил его власти. Пронюхал-таки исправник про его дела. А ведь он даже наедине с собой старался про них не вспоминать. Успокаивал себя: мол, начнется строительство, и за суетой забудут мужики свои подозрения, опять выйдет он сухим из воды… А деньги, что от помещика получены… насчет них он даже сам себе лгал до сих пор: мол, ничего нет и не было… а что было, то он за бычка получил, которого откармливал и потом уступил помещику. Вообще-то за бычка получил он особо, что уж там… эх, черт побери!..

Счастье еще, что эконом ни в чем не признался. Все отрицал. Молодчина.

Да, только с господами, видно, и можно иметь дело…

Это вот — один Вираг.

А другой Вираг — тот, который на самом деле был хорошим старостой, и остался бы им еще бог знает сколько, если б не этот чертов пруд. Ведь это факт, что всегда он бедняков защищал (они его и выбрали в свое время). Хоть и не получили они участки на хороших землях, возле деревни, так зато в другом месте получили больше и по дешевой цене. Можно сказать, бесплатно. Если б не он, пришлось бы еще и платить втридорога. Вот оно как.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека венгерской литературы

Похожие книги

Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное