Пианисты

Перед проходной тюрьмы, у зарешеченной двери, уже выстроилась очередь из тех, кто ждал свиданий. В основном это были местные, чаще – женщины, кто-то из них привел детей. В руках у многих – пакеты и сумки с провизией и вещами. Женская трескотня раздавалась на всю округу. Люди добирались сюда издалека, редкими утренними автобусами. Расписание островного транспорта особо никого не баловало, а пока ждешь назначенного часа, всегда найдется, о чем поговорить.

Музыканты уже пробовали инструменты. Местные волокли для них колченогие стулья и дощатые ящики. Оркестр образовал полукруг, и парни внимательно смотрели на Гонсалеса, который никак не мог закончить разговор с Майклом и Сьюзан, видимо, о чем-то важном.

Наконец Гонсалес подошел к Диане и за руку вывел на место дирижера.

– Сегодня ты во главе оркестра. Все будут тебя слушать.

Он обвел парней взглядом, не терпящим возражений. Но возражать никто и не думал. Многозначительным жестом Гонсалес вручил Диане дирижерскую палочку. На смуглых щеках флейтистки проступил румянец, но девушка в тот же миг взяла себя в руки.

– Спасибо, Маэстро, – она изобразила нечто, похожее на легкий книксен. – Начинаем с «Набукко»? Как и договаривались?

– Да, Диана, с богом!

Она повернулась к оркестру и громко объявила:

– Начинаем с Верди, потом самба, потом танцы Альбениса.

Парни переглянулись. Но приготовились точно так же, как если бы указание исходило от Гонсалеса…

Какие-то два мужичка из местных подтащили Диане ящик, сколоченный из грубых неструганых досок.

– Вот это правильно! – одобрил Гонсалес и помог девушке взобраться на этот варварский постамент.

Вокруг стало необычно тихо. Угомонились тетки из очереди к проходной. Журналисты направили камеры на оркестр. Все замерли в ожидании.

Диана взмахнула палочкой. Скрипки и духовые заиграли как-то исподволь, словно кто-то из звуков замешивал тесто. Потом грянули аккорды. И полилась гордо над всеми "Va, pensiero", «мысль на золотых крыльях…».

– Она учится на дирижера? – обратился Олег к Энрике, с удивлением наблюдая за уверенными движениями юной оркестрантки.

– Чему она только не учится! Все, что ни спроси, все знает, удивительно музыкальная барышня, – в глазах Гонсалеса читались восхищение и почти отцовская гордость.

Музыкантам подносили ящики и стулья, пластиковые низкие табуретки. Все старое, колченогое, кривое, испачканное краской – видно, побывавшее уже и в ремонтах, и на свалках. Виолончелист чуть не рухнул вместе с облезлым стулом, у которого подкосились ножки, но вовремя ухватился за соседа. Барабанщик с ирокезом ловко задвинул под себя широкий устойчивый ящик, чувствуя себя увереннее всех.

Толпа аборигенов все плотнее окружала оркестрантов. Из мегафонов, укрепленных на тюремной стене, время от времени раздавались непонятные, но грозные призывы: очевидно, требования разойтись. Кое-кто нерешительно оглядывался.

Но вот громкоговорители, как по команде, замолчали.

Вердиевский хор в переложении для оркестра, несмотря на ограниченный состав инструментов, звучал напористо, дерзко и с каждым тактом набирал обороты, приближаясь к фортиссимо. Телерепортеры жадно хватали камерами нарастающее волнение, идущее от музыкантов к толпе и обратно.

Не успели смолкнуть аплодисменты, как вторым номером зазвучала самба. Сначала ударные, потом духовые, потом скрипки подхватили настроение и ритм.

Музыка пульсировала страстно, призывно. Толпа заколыхалась. В ней зарождалось движение. Сперва робко, потом все напористее, захватывая все больше людей. Между собравшимися на площади стали исчезать различия. Бразильцы теперь походили на местных, местные – на бразильцев.

Женщины в своих блеклых саронгах и застиранных блузках закачали бедрами. У кого-то в руке возник веер, у кого-то зонтик. Две почти одинаковые девушки, как будто сестры-близнецы, достали легкие полупрозрачные платки.

Толпа расступилась, и на стихийный танцпол вышли «близнецы» и другие плясуньи. Поначалу они пытались соблюдать размеренную ритуальность традиционного танца, но темперамент горячей самбы поглотил их полностью. И вот уже девичьи руки взмыли, словно крылья неведомых птиц. Затрепетали платки и веера. Кисти рук каллиграфически вычерчивали невидимую восточную вязь. Красно-золотистый зонтик рисовал в воздухе причудливые дуги.

Танец был в разгаре, когда в центр круга вбежали два местных парня с бамбуковыми шестами. Они сели на корточки и стали ритмично сдвигать и раздвигать шесты на пыльных бетонных плитах. Женщины, приподняв саронги, ловко подпрыгивали над щелкающим бамбуком, точно попадая в просвет. Олегу это напомнило далекое московское детство: весенние каникулы, девчонки скачут на солнечной стороне двора через резиночку.