Пьяный призрак и другие истории (ЛП)

   - На днях ты отказался поцеловать меня, - сказала Дженни, обвивая ожерелье вокруг своей шеи и наклоняясь так, что ее лицо оказалось очень близко к его лицу.

   Гнев, почти первобытный, охватил его. Он сорвал с нее ожерелье и отшвырнул в сторону. Затем, как и в прошлый раз, схватил девушку за запястья.

   - Уходи! - приказал он. - Пусть вернется Элис!

   - Ты делаешь мне больно! - воскликнула она. - Я не выношу боли! Отпусти меня!

   Он сжал ее запястья еще крепче.

   - Если ты не уйдешь, тебе будет еще больнее. Я не позволю тебе так поступать с Элис.

   Ее взгляд затуманился, веки опустились, и он ослабил хватку, осознав, что Элис вернулась.

   - Джордж, - произнесла она своим обычным голосом. - Я и не знала, что ты здесь.

   Он обнял ее с чувством, близким к истерике, и тут же постарался рассеять ее тревогу, вызванную в ней его явным волнением.

   Со временем Дженни стала появляться все чаще. Тот факт, что эта внутренняя сущность делила с Элис одно тело, казалось, облегчал ее появление. Элис становилась все более восприимчива к условиям, позволявшим Дженни появляться. Кэрроллу было ясно, что с каждым разом, когда ей удавалось овладеть сознанием, - он так выражался, полностью осознавая, к какой путанице приводит эта фраза, - она становилась все сильнее. Он тревожился все больше и больше, одновременно росло его недоумение. Иногда дело представлялось его профессиональному уму как медицинский случай, представляющий огромный интерес; иногда оно казалось ему капризом, иронией судьбы; он любил Элис, испытывал к ней жалость и был опечален происходящим. Он видел, что она совершенно не сознает грозящей ей опасности, - поскольку она ничего не знала о своем таинственном двойнике, - утраты ее собственной личности.

   Самое любопытное, что пришло ему в голову, - Дженни представляла собой личность столь же осязаемую, столь же самостоятельную, что и Элис. Он не позволял себе поощрять ее присутствие, несмотря на то, что естественное любопытство и профессиональный интерес подталкивали его к изучению ее особенностей. Он всегда стремился к тому, чтобы она как можно скорее покинула тело, в которое вторглась, - он упрямо настаивал на этом, - подобно некоему злому духу. Вскоре он понял, что ее страх перед физической болью чрезмерен; подобно ребенку, ее лучше всего заставить поступать, как он считал нужным, под страхом наказания; и он в течение длительного времени пугал ее угрозами причинить ей боль, если она не уйдет. Но шли дни, и она стала смеяться над этими угрозами, тогда он был вынужден перейти от угроз к действию. Поначалу пожатия рук вполне хватало, но крепость сжатия приходилось увеличивать, поскольку Дженни решила, что он не осмелится зайти в своих действиях далеко, и однажды он обнаружил, что сильно вывернул девушке руку, в своих стараниях изгнать "злого духа". Мысль о том, что он может ранить Элис, пришла к нему так внезапно, что он сдался бы, если бы в этот момент его невеста не "вернулась". Как бы там ни было, он чувствовал себя так скверно, что, сославшись на неотложное дело, поспешил покинуть дом.

   Со временем он стал испытывать и другие чувства, что было для него гораздо хуже. Он начал ощущать сильное влечение к этой смеющейся девушке, бросавшей ему вызов, смотревшей на него глазами Элис, но полными радости; которая искушала его губами Элис, такими зовущими, такими очаровательными; которая обладала телом его невесты, но, вдобавок, теми грацией и соблазнительностью, какие напрочь отсутствовали у Элис. Он начал ощущать желание, за которым сразу же следовали стыд и презрение к самому себе. Он понимал, что обманывает Элис, оказавшись во власти болезненного и сбивающего с толку парадокса; он оскорблял ее самым унизительным образом, поддаваясь чувственной привлекательности той, которая завладевала ее телом. Дженни была настолько самостоятельной, одновременно отличаясь от Элис и отождествляясь с ней, что он пришел в полное замешательство. Дело было не только в том, что разум отказывал ему в логическом решении, ему не подсказывали решения даже чувства. Дженни не являлась образцом этики и морали. Он испытывал отвращение к самому себе за то, что позволил ей затронуть его, но, чисто по-человечески, его мужская натура не могла остаться равнодушной к ее чарам; и эта невозможность отделить чувства к Элис от чувств к Дженни, или хотя бы примирить их, приводила его в состояние душевного смятения, столь же болезненного, сколь и безнадежного.

   Он был так встревожен, что Элис не могла не заметить его беспокойства, и он нисколько не удивился, когда однажды вечером она сказала:

   - Джордж, что происходит? Ты так беспокоишься из-за меня?

   Он много времени готовился к этому вопросу, но теперь не знал, как на него ответить.

   - А почему ты думаешь, что что-то случилось?

   - Я это вижу, и уверена, что причина тому - мои обмороки.

   Она часто заговаривала о своих припадках, и Джордж был даже рад этому, - тому, что она не подозревает ничего худшего обычной потери сознания.

   - Конечно, я обеспокоен твоим здоровьем, но...