Пьяный призрак и другие истории (ЛП)

   - Ты права и неправа, - сказал он. - Я немного разочарован тем, что ты не уловила секрета картины. Я знал, что это не случится с Ральфом, но на тебя я надеялся.

   Селия, продолжавшая изучать холст, бросила на него удивленный взгляд. Художник закурил сигарету и наблюдал за ней с таким вниманием, которое одновременно понравилось ей и немного ее позабавило.

   Студия представляла собой большое помещение, располагавшееся среди причалов старого Салема, города, где новое едва ли можно отличить от старого, и Том был в восторге от его просторной тишины, игры света и тени над головой и легкости, с которой он смог приспособить его для своих нужд. Ему пришлось сделать сравнительно мало для того, чтобы обустроить его для своего летнего пребывания. Он повесил на высокие балки несколько старых сетей, тут и там расставил приобретенные безделушки, а на стенах расположил многочисленные эскизы, без малейшего намека на упорядоченность. На двери он приспособил цитру, и, когда дверь открывалась, специально приделанные молоточки мелодично стучали по струнам, а во все еще похожем на склад помещении постарался устроить хоть какой-то комфорт, чтобы жить в нем и рисовать в течение летних месяцев.

   - Не могу понять, - наконец, сказала Селия, отворачиваясь от мольберта и направляясь к Клеймору. - Он выглядит старше и сильнее Ральфа, словно... - Она внезапно замолчала, ее лицо посветлело. - Кажется, понимаю! Ты написал его таким, каким он будет.

   - Каким он может быть, - поправил ее Клеймор, подтверждая ее догадку. - Когда я начал рисовать Ральфа, меня сразу поразило неразвитое состояние его лица. Мне показалось, оно похоже на нераскрывшийся бутон, и я попытался представить себе, во что он превратится. Поначалу я не хотел изображать его в таком виде, но затем эта мысль настолько овладела мной, что я сознательно поддался импульсу. Не знаю, насколько это профессионально, но это, по крайней мере, очень весело.

   Селия подошла к мольберту и снова посмотрела на картину, но вскоре вернулась и встала, облокотившись на высокую спинку кресла, в котором сидел ее жених.

   - Уже слишком темно, - заметила она, - но твой эксперимент меня очень заинтересовал. Ты говоришь, что рисуешь то, каким может стать его лицо; но почему не то, каким оно должно стать?

   - Потому что, - ответил художник, - я стараюсь отобразить все его хорошие качества; нарисовать в развитии самое благородное, что в нем есть. Как я могу сказать, разовьет ли он их в жизни? Он может развить в себе худшие качества, а вовсе не лучшие.

   Селия помолчала. Быстро темнело; набегающие облака скрыли гаснущие лучи заката. Она наклонилась вперед и ласковым движением легко коснулась кончиками пальцев лба Тома.

   - Ты умный человек, - сказала она. - А еще, ты хороший человек.

   - О, - отозвался он, почти бесцеремонно, взял ее руку и поцеловал, - не знаю, могу ли я претендовать на какую-либо особую добродетель. Ты помнишь историю Готорна о "пророческих картинах"? Думаешь, моя доброта также способна оказать какое-то благотворное влияние?

   Вместо ответа она пересекла мастерскую своей изящной, уверенной походкой, вызывавшей глубокое восхищение Тома даже еще до того, как он узнал ее имя. Взяла легкую старомодную шелковую шаль, пожелтевшую от времени, и перекинула через руку.

   - Я должна идти домой, - заметила она, словно они ничего не обсуждали. - Не понимаю, о чем я думала, задержавшись здесь так поздно.

   - О, в сонном старом Салеме времени не существует, - отозвался он, - так что еще не поздно; но если ты уходишь, я буду рад тебя проводить.

   Он потушил окурок, запер мастерскую на ключ, и они вместе двинулись по району причалов, вдоль причудливой древней Эссекс-стрит. Эта улица принадлежала прошлому, и была дорога им. Когда-то, давным-давно, кипящая жизнь Салема текла по ней бурным потоком, здесь сталкивались интересы половины земного шара; здесь собирались моряки изо всех стран, смелые и смуглые, повествовавшие о дерзких и немыслимых приключениях; здесь бродили купцы, подсчитывая барыши за грузы, доставленные с Дальнего Востока и островов, названия которых во множестве своем едва знакомы западному миру.

   В каком-то из своих произведений Готорн писал о жизни в Новой Англии, как о слишком мрачной, и заявлял, что наши предки "плели паутину своей жизни едва ли с одной нитью розового или золотого цвета"; но, конечно, мастер был введен в заблуждение видимой тусклостью нашего времени. В старые времена в гобеленах жизни было множество ярких алых, зеленых и лазурных нитей, но блеск прежних времен потускнел с годами настолько, что превратился в унылую серость. Улицы Салема помнили, как в первые дни основания города, бродили рядышком или рука об руку счастливая девушка и ее возлюбленный; проезжал свадебный поезд; шла молодая женщина, неся под сердцем сладкий трепет новой жизни; мать вела за руку своих милых чад. Затем эти улицы наполнились романтикой морей, кипящей жизнью, вдохновляющей язык осуждающей лиры пророка; бесшабашная удаль смелых авантюристов наполнила старые улицы своими яркими и бессмертными воспоминаниями.