Пять абсолютных незнакомцев

– О, так ты обо мне думаешь? – Она улыбается в ответ.

Улыбка выходит наигранной, жесткой. Что бы в ней ни промелькнуло несколько секунд назад – нечто нежное, честное, – оно исчезло.

– Что ж, я польщена.

Я чувствую привычное беспокойство, но заталкиваю его как можно глубже. Я не могу допустить, чтобы меня крыло от чужих эмоций. Если я пережила похороны тети, неловкий разговор в туалете мне точно под силу.

– Ты думаешь, что из наших попутчиков одна употребляешь наркотики? – спрашиваю я.

В ее чертах проступает что-то хищное, словно она знает, куда ударить побольнее.

– О, так ты у нас дрянная девчонка, а? Ну, выкурила косячок-другой. Или, может, дождалась, когда мама подруги уйдет, чтобы стащить у нее таблетку валиума? Снять, так сказать, стресс?

– Ты ничего обо мне не знаешь, – говорю я.

– Я знаю, что ты не употребляешь. Ну, может, попробовала немножко. Поигралась. Но употреблять? Нет.

Я даже не пробовала, поэтому не спорю. Вместо этого я прислоняюсь спиной к стене.

– Ну, копам я про тебя не расскажу, если ты об этом переживаешь.

– К тебе у меня никаких претензий, малышок.

Отражение в зеркале хмурится; уголки губ ползут вниз. Кайла склоняет голову набок. Длинные спутанные волосы прижимаются к стеклу.

– А к кому есть? Из-за чего ты переживаешь? – спрашиваю я.

– Вы все меня мало волнуете. Вы такие молокососы, что даже не умеете быть начеку.

– Я очень даже начеку, – говорю я.

Она смеется, словно я сказала что-то донельзя забавное.

– Ах да, конечно. Ты у нас крепкий орешек.

Я пожимаю плечами.

– Ладно, допустим. Забыли про меня. А как насчет Брекена? Ты думаешь, он не способен о себе позаботиться?

– Я думаю, у него много забот, – уклончиво отвечает она.

– Вроде той, что он был за рулем, когда мы наехали на человека? Или ты про то, как он украл бензин, из-за чего все это и началось?

– Звонить в полицию было очень глупо, – говорит она.

– Им надо знать правду.

– И вы, конечно, расскажете им, что случилось, так? – Она смеется снова.

– Ты о чем вообще?

– О том, что в машине я единственная, кто не лжет.

– Я тоже не вру, – возражаю я, но мой голос звучит как-то сухо и неубедительно.

– Да ладно?

На ее губах играет смутная улыбка. Я не отвечаю: она права. Я правда врунья. Я солгала маме о том, где и с кем нахожусь. Я соврала попутчикам о том, что учусь в колледже.

– Слушай, все врут, но это не значит, что мы не расскажем полицейским правду.

– Возможно. – Она пожимает плечами. – Я скорее о том, что у нас у всех есть секреты. И когда творятся такие штуки, копов правда не волнует. Они просто смотрят, кого легче обвинить.

Кайла вздыхает, запуская руку в волосы. Позвякивает медицинский браслет. Он выглядит таким старым, таким тяжелым на ее хрупком запястье.

– А что написано у тебя на браслете? – спрашиваю я напрямик.

– Диабет первого типа и эпилепсия.

Я открываю рот, но она мотает головой:

– Он не мой. Это моего брата. Джоны.

– А… Подожди-ка. Почему ты носишь его браслет?

– Потому что Джона умер три года назад.

Я ненавижу свое отражение: в нем я делаю лицо, которое привыкла видеть, если рассказываю про смерть тети. Неловкая смесь печали, смущения и сожаления. Помню, как мне хотелось надавать пощечин каждому, кто подобным образом на меня смотрел. Но так поступать нельзя. Вместо этого приходится…

– Тебе не нужно ничего говорить, – замечает Кайла.

Да, вот это. Приходится улыбаться и говорить что-то ободряющее, вот как Кайла сейчас. Почему-то – хотя это ты, а не они переживаешь душевную травму – в итоге приходится утешать тех, кто предлагает свое неуместное сочувствие. Обычно ты в итоге говоришь спасибо, но Кайла меня не благодарит.

Она отсутствующим взглядом смотрит в стену. Я думала, что она потеряла свои наркотики – или «хрень», как она сказала. Но сейчас по ее виду я бы сказала, что вещества начинают действовать. Теперь, когда я знаю про ее брата, испытываю нечто совершенно иное. Она не для того употребляет, чтобы хорошо провести время. Наверняка просто пытается заглушить все те ужасные, пустые мысли, в которых тонет уже четвертый год.

Моя мама тоже могла бы так закончить. В отчаянии и зависимости.

Если бы она не работала в «Скорой». Если бы не знала тысячи историй про жертв передоза, которые переживали невыразимую боль и ужасные последствия наркотиков… может, она бы и собрала все пузырьки с обезболивающим с тетиной тумбочки. А потом, в какую-нибудь скверную ночь, приняла бы одну таблетку. Просто чтобы заснуть. Чтобы успокоиться. Может, именно так бы оно и началось.

Но она знала достаточно, чтобы на следующий день после смерти Фиби собрать все пузырьки в коробку. Я поехала вместе с ней, когда она отвозила таблетки на пожарную станцию для утилизации. Когда я спросила, к чему такая срочность, она лишь покачала головой.

– Не хочу держать их в доме. Не хочу, чтобы у меня появилась хоть одна такая мысль.

В каком-то смысле я тоже могла так закончить. В Сан-Диего легко раздобыть любые нелегальные вещества. Однако я иррационально боюсь таблеток, и еще меня тошнит всякий раз, как в моем организме оказывается что-то инородное.