– Я все объясню миссис Кистенмахер.
– Не знал, что вы отчитываетесь перед своим персоналом.
– Вы не понимаете, о чем говорите. Она будет в ужасе.
Саммерс устанавливал на подносике подставку для колбы.
– И что? – спросил он.
– Но ведь сухой закон! Я буду в ее глазах преступницей!
– Она вас не сдаст. Какая ей от этого польза? Вот если вас заберут в тюрьму – это дело другое.
– Да, но что она будет обо мне думать? Как я явлюсь домой в таком виде!
– Не вздумайте перед ней оправдываться.
– Еще чего.
– Чем больше оправдываетесь, тем больше виноваты.
– Без вас знаю.
– Тогда что у вас за проблема?
– Мне все-таки нужно домой.
Коммерсант увлеченно колдовал с аппаратом. Он уже устроил на месте спиртовку и подставку. Потом чиркнул зажигалкой, дождался, когда спиртовка разгорится и водрузил над ней колбу. После этого поставил рядом с колбой серебряный кувшинчик, приготовил, чтобы была под рукой, пробку, и занялся сервировкой. То есть, вынул из кармана халата розетку, которая не влезла на поднос с ужином, и стал накладывать в нее варенье.
– Если это вопрос жизни и смерти, – произнес он, поймал убежавшую ягоду и съел, – валяйте, идите пешком. Не буду же я вас упрашивать.
Опять наступила тишина. Она длилась, пока в кувшинчике не забулькал кипяток, а доктор не спросила: – Что вы имели в виду, когда говорили, что я буду несчастна, если решу измениться?
– Мне всегда казалось, – он передал ей бутерброд с мясом и стал переливать кипяток в колбу, – что вы как раз из тех женщин, которые…
Бутерброд замер на полпути к ее рту.
– Синий чулок, вы хотите сказать?
Коммерсант тоже хотел съесть сбутерброд и тоже остановился.
– Я понял. Я окажусь виноват, что бы ни сказал. Извините в последний раз, доктор, и не будем больше об этом.
Он засыпал в колбу кофе из банки, помешал там ложечкой и заткнул колбу пробкой с трубкой.
– П-почему это не будем? – доктор Бэнкс даже поперхнулась с досады. – Я совсем и не собиралась вас упрекать. Просто вы привыкли считать меня чудовищем, вот и…
– Кто, я? – начал было коммерсант.
И замолчал. Очень благоразумно.
Из трубки с бульканьем и хлюпаньем лился в кувшин кофе. Граммофон начал «Затейника».
– В сущности, вы правы, – сказала доктор. – Какая разница, как это называть. Суть ведь одна и та же. У меня неприятный характер. Мне нет никакого дела до домашнего хозяйства. Я не люблю, когда меня отвлекают от работы. Меня приводит в бешенство, когда мне перечат. Словом, я не гожусь для брака.
– И не говорите! – подтвердил Саммерс, разливая кофе.
Доктор Бэнкс взяла пододвинутую чашку.
– Ни вы, ни я, ни Маллоу для супружества не годимся.
– Маллоу вообще особенный случай, – засмеялся коммерсант. – Однако, да, не годимся. Впрочем… – он посмотрел на нее, – вот насчет вас я бы не стал так уж настаивать.
– Хотите меня позлить?
– Почему?
– Потому что минуту назад вы говорили совсем другое.
– Ну, нет, неправда.
– Знаете, что меня всегда в вас раздражало? Эта ваша самоуверенность.
– Не стал бы, не стал, доктор. Еще посмотрим.
– «Посмотрим»? – доктор даже рассмеялась. – Вы хоть раз задавались вопросом, сколько мне лет?
– Ну, мы примерно ровесники, – Саммерс пожал плечами. – Несколько лет туда-сюда не в счет.
– Несколько лет туда-сюда? – возмутилась она. – Я на год моложе вас! Мне тридцать два, и я могу больше не беспокоиться подобными вопросами.
– Да ну, нашли важность. А представляете, как будет смешно: я вернусь, а доктор Бэнкс – уже не Бэнкс.
– Да. Она миссис Халло.
– Нет. Она миссис Эбендрот.
– За пастора? – доктор подняла свою ироническую бровь. – Не хочу. И, кроме того, старому мистеру Фрейшнер только семьдесят, он состоятельный человек и все еще вдовец.
– Не говоря уже про молодого.
– Очень милый юноша.
– Я и говорю: от вас всего можно ожидать.
– Ваша галантность, мистер Саммерс, всегда производила на меня глубочайшее…
– Послушайте, – спросил он вдруг, – а правда: вы, случайно, не были замужем?
– Я…