Пять баксов для доктора Брауна. Книга 6

Коммерсант провел трясущимися пальцами по обритой голове и повернулся на бок. Обессиленная рука что-то задела, раздался грохот. Открыв глаза, Джейк увидел худое, страшное лицо Найтли. Профессора лишили его гордой растительности. Щеки его ввалились, глаза сделались красными, как у старого кролика. К груди профессор прижимал жестяное ведро.

– Простите, мой мальчик, – пробормотал он. – Я возьму… если вы не возражаете.

Коммерсант опустил веки, выражая согласие, а сам с досадой подумал, что теперь опять придется тащиться через всю палату, чтобы взять ведро, когда у самого начнется рвота. Рвоту следовало сдерживать как можно дольше, потому что, начавшись, она делалась неостановимой, взрывала болью голову и выворачивала душу наизнанку.

Пациенты, среди которых не было ни одного европейца и которые занимали остальные шесть коек, большей частью лежали молча, устремив коричневые лица в потолок. Двоих таких уже вынесли ногами вперед, и на их место сейчас же положили новых. Один из этих, новеньких часто и заунывно молился. Громче всего в палате было ночью: молчаливые днем, спящие стонали и плакали.

– Ваше лекарство, мсье, – сказал по-французски голос медицинской сестры.

Он с облегчением протянул руку и разобрал:

– Теперь вы будете спать, мсье, и вам станет легче.

В углу корчился Найтли в обнимку с ведром. Самого коммерсанта бросало то в жар, то в озноб, он чувствовал, что весь в поту, но колотило так, что скрежетали стиснутые зубы. В голову словно налили расплавленного чугуна. В желудке давно не осталось даже капли воды, но он рвался наружу. Стоило уснуть, как Джейк оказывался в Уинчендоне, в игрушечной лавке. Сначала в ней был дядюшка Фалвиус. Дядюшка Фалвиус сидел за прилавком, пил чай и со страшным треском грыз сахар. Саммерс проснулся, убедился в том, что просто увидел кошмар и задремал. Опять оказался в лавке: превратился в собственного отца, похоронного церемониймейстера. Он попробовал обдумать этот унылый факт, но мысли неслись вскачь, не успевая оформиться в что-нибудь связное, и коммерсант делался последовательно то Фордом, то Клеем, и, наконец, преобразился в философа с «Матильды». Философ был мертв. Он помер, должно быть, давно, был очень несвеж. Саммерс не боялся покойников, но когда увидел в качестве своей эту рожу с просветленной улыбкой, взвыл не своим голосом. Он уже не спал, глаза его были открыты, он чувствовал компресс на своем лбу – мокрый и холодный, слышал, как успокоительно щебечет медицинская сестра, но все-таки продолжал оставаться там, в этой проклятой лавке.

Во что бы то ни стало нужно было хотя бы выйти на улицу.

– Профессор? – позвал Джейк сквозь сон, но ответа не получил.

Теперь ему снилось, что он садится руль «Слепой Лошади». Авто рванул с места, быстро набрав ход. Что-то с ним было не так. Он ехал гораздо быстрее, чем должен бы. Саммерс решил сбросить скорость, но почему-то не смог этого сделать. Попробовал снова – и увидел вместо рычагов подпрыгивающие от быстрой езды очки русского репортера в помятой золотой оправе. «Без паники!» – подумал он и покрепче ухватился за руль – все, что у него осталось. Автомобиль продолжал нестись. Коммерсант не бросал руль, хотя давно понял, что от него нет никакого толку. Вот впереди показался обрыв. Он становился все ближе и ближе. Ни повернуть в сторону, ни остановиться, ни даже немного сбавить ход было нельзя. У самого края «Слепая Лошадь» встретила камень, перевернулась и полетела в пропасть.

Джейк вдохнул – отчаянно, изо всей силы, ощутил привычное уже саднение в измученном рвотой горле, почувствовал под рукой собственную обритую голову и увидел в темноте потолок госпиталя.

– Боже мой! – прошептал он.

Белье было хоть выжми. Пот – или это были слезы? – струился по вискам, попадая в уши. Коммерсант поднял руку, чтобы его вытереть, и вдруг понял, что койка в углу пуста. Профессора не было.