Пять баксов для доктора Брауна

С этими словами матрос выбрался из кубрика. С палубы послышался свист ветра, хлопнула крышка люка и все стихло.

– Ну, и мне пора, – сказал Дюк, поднимаясь.

Д.Э. тоже встал, чтобы немного проводить компаньона.

На палубе, неподалеку от рулевого отделения, обнаружился Коуэн. Он стоял у самого борта, не обращая внимания на бьющий в лицо ветер и снежную пыль, и вглядывался в ледяной сумрак. Искатели приключений тоже посмотрели на эту картину.

Ирландец вдруг содрал с голову шапку, отшвырнул ее, затем поставил ногу на планширь, взялся за вантину... У компаньонов перехватило дыхание. В три прыжка добрались они до борта.

– Эх, – Коуэн тоскливо покачал головой, снимая ногу с планширя , – даже на это пороху не хватило. Никудышный, видать, я человек. Правильно тот парень сказал, ох, правильно. Скотина он, скажу я вам, преизрядная, а человек умный. Да.

И, не слушая утешений, побрел назад, в кубрик. Искатели приключений проводили его глазами, вздохнули и простились.

– Надо за ним приглядывать, – глубокомысленно заметил М.Р. – Мало ли что.

Глава девятнадцатая, чрезвычайно поэтическая

Наутро снова выглянуло солнце, словно не было никаких ветров и бурь. Погода наладилась. Выразилось это, правда, только в том, что небо из пасмурного стало бледно-голубым. Все прочее осталось прежним: серые скалы и серый океан. Этого слабого света было недостаточно для того, чтобы придать яркости здешним краскам. Но уже после обеда солнце набрало силу, небесная голубизна стала ярче, и выше, и прозрачнее, и от этого казалась бескрайней, бесконечной, неподвластной даже времени. Убирая каюту, М.Р. крутился вокруг капитанского стола с картами, пытаясь узнать, сколько еще предстоит здесь пробыть. Коуэн опять был весел, беспечен и болтлив.

– Я – за борт? – удивился он, когда Д.Э. завел разговор о вчерашнем. – Вот же набрался-то. Не бери в голову, матрос. Я вон как-то чертей спьяну ловил. Маленькие такие, кусачие, так по столу и бегали! Рожи злющие, сморщенные, вот такие!

Старый моряк поймал черта на рукаве Джейка и скорчил гримасу. Тот хохотнул, щелчком отправил черта в спину проходившего мимо капитана Бабриджа и продолжил возиться с такелажем, стараясь при этом не нагибаться слишком низко и ни на что, по возможности, не присаживаться. Ящики, бухты и тумбы кнехта он презирал как никогда.

Зато после случая с лысым компаньоны приободрились.

– Вот, – назидательно сказал Д.Э., – вот. Сто раз я говорил: надо делать то, что любишь. Лысый ничего не любит, поэтому для него ничего не имеет смысла. Бородатый плавучий саркофаг.

Они с компаньоном, как обычно, во время собачьей вахты, стояли на носу, у брашпиля.

– А стихи? – фыркнул М.Р. – Вот дает! Пишут не для славы, не для денег – хотя, конечно, то и другое было бы здорово. Вот я... вот мы, например, пишем, чтобы не повесить нос. По зову сердца и для дела. Что ты ржешь-то?

– По зову сердца! – честно ответил Д.Э., продолжая смеяться.

Компаньон надулся.

– Ох, сэр, – Джейк вытер глаза рукавом. – Клянусь вам: ваши стихи – самые гениальные стихи, что я читал за всю свою жизнь.

– Идите вы! – пробурчал М.Р.

– Ну, вот вы неправы, неправы, – Д.Э. хотел похлопать поэта по тощему плечу, поднял руку и, сморщившись от боли, передумал. – Они правда гениальные.

Он осторожно оперся спиной о медный поручень и принялся рассуждать.

– Во-первых, они действительно помогают не вешать нос, а это самое важное.

М.Р. немножко подождал.

– А во-вторых? – спросил он.

Компаньон запнулся.

– А тебе мало, что ли?

Он подумал еще и продолжил:

– И знаешь, что. Могу поклясться, стихи этого лысого наверняка о том, как плох сей мир, и как лысый, бедолага, в нем мучается. Я из-за таких, как он, и стихи не люблю.

М.Р. взглянул на компаньона из-под бровей.

– Кстати, – Джейк поднял палец, – это и есть «во-вторых». Я вообще до тебя считал, что все стихи – ерунда. А теперь – вот, аж сам пишу.

– Не подлизывайтесь, сэр, не подлизывайтесь.

– Что это я подлизываюсь? – возмутился Джейк. – Ты вон попробуй кого-нибудь развеселить, когда в жизни такая жопа! А твоими стихами получается. Ну, я неправ?

Дюк немножко порозовел. Но все равно молчал.

– Ну хорошо, – сказал Джейк. – Пусть не гениальные. Но выдающимися-то ты должен их признать?

– Когда ты сам пишешь точно такое же?

– Да ну, – фыркнул Д.Э. – Пишу, как попугай, на тебя глядя.

– Чтобы было не то, что выдающееся, а хотя бы просто хорошее, нужно, чтобы хвалила публика, – мрачно заметил поэт.

– Ну вот же, я и хвалю.

– Так ты-то не публика! – воскликнул М.Р.

– Так писал-то ты мне, – резонно заметил Д.Э. – Я и есть публика. Но, вообще говоря, к вашим услугам весь экипаж. Эксперимент, сэр?

– Издеваешься? Это же бисер перед свиньями!

– Хорошие стихи, – опять возразил этот засранец, – и свинья поймет.

М.Р. смутился окончательно.

– Нескромно ведь, – пробормотал он.

– Тогда, – жестоко сказал Д.Э. – ты умрешь. Ты умрешь, а все скажут: такой, дескать, он скромный был! И все, больше ничего не скажут. Потому что о стихах твоих и знать никто не будет. Нравится?