Пять четвертинок апельсина

В конце концов все мои размышления свелись к двум вариантам. В уме, конечно, я рассматривала и другие возможности – например, что Лора Дессанж пообещает оставить меня в покое в обмен на освобождение братца, – но моя имевшая глубокие корни практичность подсказывала, что этого никогда не будет. Пока выходило, что нам удалось выиграть только одно: немного времени; и оно утекало сквозь пальцы, сколько бы я ни напрягала мозги, пытаясь сообразить, как бы этим выигрышем получше воспользоваться. Иначе, как выразился Люк, моя «маленькая, но весьма печальная тайна будет выплеснута на страницы всех журналов и газет страны»; а как только люди это прочтут – я потеряю все: ферму, кафе, свое место в Ле-Лавёз… И я сделала вывод: единственная альтернатива – воспользоваться правдой как оружием. Но с другой стороны, если это и поможет мне отвоевать свой дом и бизнес, то кто знает, как мои откровения воспримут Писташ, Нуазетт и Поль?

Я в отчаянии скрежетала зубами. Нельзя ставить человека перед таким выбором! Нельзя!

Глуша этот вой в душе, я так свирепо мотыжила грядку с луком-шалотом, что ничего перед собой не видела, и опомнилась, только когда блестящие луковички созревшего лука стали разлетаться во все стороны вместе с корнями сорняков. Я остановилась, отерла пот с лица и вдруг поняла, что это вовсе не пот, а слезы, струившиеся у меня по щекам.

«Никто не должен выбирать между жизнью и ложью!» – думала я. И все же ей-то пришлось сделать такой выбор, ей, Мирабель Дартижан, той женщине с фотографии, где у нее на шее искусственный жемчуг, а на лице такая застенчивая улыбка; той женщине с острыми скулами и туго зачесанными назад волосами. Она отдала все: ферму, любимый сад, ту маленькую нишу, которую вырубила для себя в скале своего горя; отдала даже свою правду; похоронила все это и, не оглянувшись, двинулась дальше. И лишь об одном она ни разу не упомянула в своем альбоме, где столько тщательно вырезанных и вклеенных рецептов, где столько описаний, взаимно перекрещивающихся событий; только об одном она умолчала, потому что вряд ли могла об этом знать. Одного лишь факта не хватает для завершения нашей истории. Всего одного.

Если бы не мои дочери и не Поль, я бы сама обо всем рассказала. Да, я бы рассказала все. Хотя бы назло Лоре, хотя бы для того, чтобы лишить ее победы. Но вот он, Поль, рядом со мной, такой непритязательный, такой тихий, такой неприметный и немногословный, что ухитрился разрушить все мои оборонительные сооружения, да так быстро, что я и глазом не успела моргнуть. Поль – вечный предмет для шуток со своим заиканием и старыми синими штанами; Поль – со своими ловкими руками браконьера и легкой улыбкой. Кто бы мог представить, что это будет именно Поль – после стольких-то лет? Что после стольких-то лет я отыщу путь назад, домой?

Несколько раз я была уже почти готова позвонить по этому номеру – я нашла его в одном из старых журналов. Мирабель Дартижан, в конце концов, давно уже мертва. Мне вовсе не нужно выволакивать ее из темных глубин души, точно ту Старую щуку, наконец-то угодившую ко мне на крючок. «Вторая ложь уже ничего в матери не изменит, – говорила я себе. – Как и обнародование правды даже теперь не позволит мне искупить свою вину». Но Мирабель Дартижан – женщина и в смерти на редкость упрямая. Я и сейчас постоянно ощущаю ее присутствие, слышу ее голос, похожий на стон проводов в ветреный день, – пронзительный, невнятный, дрожащий; это все, что осталось от нее в моей памяти. И неважно, что я так и не сумела понять, как сильно на самом деле ее любила. Ее любовь, эта порочная холодная тайна, тащит меня за собой на дно, во мрак.

«Однако это было бы неправильно», – звучит в моих ушах голос Поля, безжалостный, как Луара. Да, неправильно жить во лжи. Мне очень хотелось бы, чтобы не нужно было делать этого выбора.

8

Солнце уже почти село, когда он отыскал меня в саду. Я до такой степени уработалась, что у меня болело все тело, ныла каждая косточка, и я не знала, куда деться от этой непрекращающейся, противной, какой-то дребезжащей боли. В горле так пересохло, что, казалось, там застряло множество рыболовных крючков. Перед глазами все плыло от усталости. Однако мне хватило-таки сил отвернуться от Поля, и он безмолвно воздвигся у меня за спиной; впрочем, он не испытывал особой потребности что-либо говорить и просто выжидал.

– Чего тебе? – наконец не выдержала я. – Прекрати на меня пялиться, умоляю! Займись лучше чем-нибудь полезным.

Поль не ответил, но от его взгляда у меня даже шея сзади начала гореть. Резко обернувшись, я в гневе швырнула на грядку мотыгу и заорала – в точности как мать когда-то:

– Ну что тебе нужно от меня, старый болван? Неужели не можешь держаться от меня подальше, кретин ты этакий?