Пять дней отдыха. Соловьи

Лена видела в окно, как Наташка шла по двору мимо березы, тоненькая до хрупкости, беспокойно теребя сумочку. «Глупыш, — думала Лена, — ты ведь тоже хорошая, только еще не знаешь… Ой, как нужно людям, чтоб они знали, какие они. Вот придет к тебе человек и скажет: „Хорошая моя“, и ты сама увидишь, какая ты. Выше голову, глупыш… И не надо пудрить свои веснушки. Я тебе завтра скажу об этом».

Наташка исчезла за поворотом. Лена аккуратно сложила письмо, спрятала его в словарь. Подержала книгу в руке, не вытерпела и опять вынула письмо. «Нет… Так можно свихнуться». Она не могла оставаться одна в своей комнате. Воспоминания начинали окружать ее, и голос Замятина звучал в каждом шорохе, в каждом скрипе. Нужно было куда-то идти, что-то делать. Она вспомнила о Марии Михайловне, редакционной стенографистке. Лена не видела ее целую вечность. «Ну, конечно же, к ней, — обрадовалась она. — В эти часы там еще работают…»

Довольная, что найден повод покинуть комнатенку, Лена быстро оделась, выбежала из дому. У метро купила букетик ярко-синих подснежников.

В длинном коридоре редакции пахло типографской краской и залежалой бумагой. Лена отворила тяжелую, тщательно обитую дерматином дверь с надписью: «Стенографическое бюро». Мария Михайловна сидела за машинкой и, энергично ударяя по клавишам, печатала. Лене бросилось в глаза, что седоватая букля исчезла с ее головы, волосы были черны и уложены в прическу. «Она стала краситься!» — ахнула Лена.

Она тихо подошла к Марии Михайловне и обняла ее. Угловатое лицо стенографистки сначала посуровело, потом расплылось в улыбке. Мария Михайловна вытянула губы трубочкой и порывисто произнесла: «Леночка».

Лена подставила щеку для поцелуя. Мария Михайловна радостно чмокнула.

— А это вам, — сказала Лена, подавая букетик подснежников и садясь рядом на стул. Лена ждала: Мария Михайловна начнет ей выговаривать, что она долго не заглядывала. Но Мария Михайловна, поправив жгучие волосы, спросила:

— Вы пришли меня поздравить, Леночка?

Лена вскинула брови.

— Вы не знаете? — протянула Мария Михайловна и вдруг пунцово покраснела. Ее стальные глаза заголубели, и она смущенно и гордо сказала: — Я выхожу замуж, Леночка.

И, видимо, довольная тем радостным удивлением, которое отразилось на лице Лены, объяснила:

— Он отставной полковник. Вполне порядочный человек. Леночка… Я ему буду хорошей женой.

— Тогда я должна была принести вам целую лужайку цветов, — рассмеялась Лена.

— Еще успеете, — успокоила ее Мария Михайловна. — Вы посидите, Леночка. Сейчас я допечатаю. Срочный материал, зарубежный. Идет в номер. — И доверительно шепнула: — А потом мы с вами поболтаем.

Мария Михайловна подвинула ей несколько отпечатанных страничек.

— Хотите, прочитайте. Интересно. Завтра будет в газете.

Лена взяла странички и сделала вид, что читает. Она осторожно наблюдала за Марией Михайловной. В движениях ее появилось что-то тонкое, приятное. Лена вспомнила редакционные остроты мужчин. Они называли Марию Михайловну то Одуванчиком, то Лошаком, и она платила им за это надменным презрением. «Она и вправду будет хорошей женой… А я? Какой женой я буду?» — и нежность шевельнулась в ней.

Мария Михайловна кончила печатать, выдернула последний лист из машинки.

— Ну вот, сейчас мы сможем поболтать… Как по-вашему, Леночка, у нас могут быть дети?

Лицо Марии Михайловны стало настороженно-боязливым, будто от ответа Лены зависело то, о чем она спрашивала. И Лена неожиданно покраснела.

— Обязательно будут, — доверительным шепотом ответила она.

— Я очень боюсь, — тихо проговорила Мария Михайловна. — Вы ведь ничего не знаете, Леночка. У меня был ребенок… Мальчик. Совсем грудной… Его не стало во время бомбежки.

Мария Михайловна опустила плечи, потянулась за стаканом с водой, который стоял на телефонной тумбочке, но справилась с собой, так и не взяла стакана.

— Война… Ох, Леночка, не дай бог пережить смерть любимого. Это самое ужасное.

Мария Михайловна сказала это так, что в Лене все вздрогнуло. Война… Лена никогда еще не знала и не видела смерти близких. То, что было с ее отцом, случилось где-то за пределами ее жизни. И, может быть, потому, что целыми днями она думала о Замятине, мысль сейчас все связала в один круг.

Но тут же она попыталась избавиться от этих мыслей.

— Все будет хорошо, Мария Михайловна, — сказала Лена.

— Вы так думаете?.. Что же поделаешь, Леночка, счастье иногда запаздывает. Но хорошо все-таки, что оно не забыло обо мне.

В голосе стенографистки прозвучала особая гордость — так спрашивает человек, чтобы лишний раз утвердиться в своих надеждах. И Лена поняла это, улыбнулась.

— Обязательно все будет хорошо. А теперь мне надо идти.

— Я провожу вас.

Они шли длинным коридором, где пахло типографской краской, из-за дверей доносился пулеметный стрекот машинок… Потом была теплая улица, синяя нежность вечера и сизый туман огней.

Береза во дворе тоже стояла в этом тумане. Свет из окон падал в колодец двора, лучи, перекрещиваясь, путались в мелких листьях. И эти листья местами то были ярко-желтыми, то густо-зелеными.

16