Пять допросов перед отпуском

...В сорок шестом он положенного отпуска не взял: пришелся не ко времени, дела задавили, да и комендант не настаивал, а в прошлом году отпуск дали в мае, сразу после праздника, и Алексей Петрович съездил в Сызрань, на Волгу, где прежде никогда не бывал. Позвал его дружок по фронту, Иван Сумин, потерявший руку в Белоруссии летом сорок четвертого года и тогда же демобилизованный из армии. А больше Алексею Петровичу, считай, ехать было некуда: родных никого не осталось. И Алексей Петрович как глянул на подходе к станции Батраки из вагонного окна на эту реку, на ее невообразимую ширь, на уходящую в непроглядную, густую синь ту, заволжскую сторону, на темную до черноты зелень огромного острова, на серебристые, немыслимой легкости стальные фермы моста, на белые, тугие, с оранжевыми подпалинами облака, на крошечные отсюда, с высокого берега, сверкающие под заходящим солнцем кораблики, так уж до самой станции, минут сорок, и не отрывал глаз. Вот когда только и понял, почему в народе эти два слова связались: Волга, Волга, мать родная... И, когда от Ивана уезжал, взяли с него слово Иван и Надежда, его жена, еще раз навестить. Подразумевалось — на следующий год, но Алексей Петрович такого не обещал, хотя Волга глубоко в душу запала... Теперь же ехать на полтора месяца в отпуск означало прежде всего ровно полтора месяца не видеть Карин. Алексей Петрович подумал, — чего бы лучше: взять отпуск да махнуть с ней вместе куда-нибудь в Рудные горы, благо там курортных мест полно. Но сделать этого было нельзя, и он только усмехнулся в душе своей несуразной мысли. Алексей Петрович понимал, что в отпуск рано или поздно идти придется, теперь за этим следили строго, денежной компенсации за отпуск не давали. Словом, на вопрос коменданта об отпуске Алексей Петрович почти без запинки ответил, как положено — готов ехать, когда угодно, хоть сейчас, хоть под Новый год. Комендант согласно кивнул и сказал, что лучше сейчас, предположим, дней через десять, пока оформят документы. Потому что ему, коменданту, с его полнотой и больным сердцем, езда в поезде по летней жаре равносильна смерти, и он поедет именно в октябре-ноябре, так как обоим сразу, ему и Алексею Петровичу, ехать нельзя.

Вернувшись к себе, Алексей Петрович посидел минуту-две за столом, обдумывая, где можно сейчас отыскать Карин.

Предстояла длительная разлука, и он должен был подготовить к ней Карин. Подвинув аппарат, набрал номер общества. Карин там не оказалось. В магистрате, в отделе культуры — тоже. Тогда, поколебавшись еще минуту, он набрал ее домашний номер. В трубке что-то щелкнуло, раздался ее голос, и Алексей Петрович, подивившись своему почти юношескому волнению, довольно спокойно произнес:

— Добрый день, фрау Дитмар. У аппарата майор Хлынов. Вы не собирались быть сегодня после обеда в обществе?

Необычайным был этот звонок к ней домой, и голос Алексея Петровича показался ей странным, во всяком случае, она мгновенно поняла, что произошло что-то неприятное.

— Да, в три часа. Но если дело срочное, приеду сразу.

— Пожалуйста, приезжайте.

Они встретились, как всегда, сдержанно, спокойно. Но пройдя в небольшую комнату за библиотекой, где они обычно просматривали русские журналы, Карин тревожно заглянула в глаза Алексея Петровича.

— Что случилось?

— Я должен ехать в отпуск.

Карин опустила руки, тихо спросила:

— К жене?

Он качнул головой.

— Моя жена погибла шесть лет назад. И жена и двое детей. У меня никого нет. — Он хотел добавить «кроме вас», но сдержался.

Сердце Карин переполнилось состраданием и нежностью. Не думая, что в комнату в любой миг могут войти, она взяла Алексея Петровича за руки.

— Я этого не знала. Выходит, я даже счастливее вас: у меня есть сын. Вы вернетесь в Шварценфельз?

— Конечно. Только не скоро.

— Все равно — возвращайтесь. Я буду ждать.

II

«Огненный факир» Гроше, как и десятки таких же негодяев, схваченных в те месяцы в Советской зоне, не мог бы творить свои гнусные дела, если бы не поддержка с Запада. Стараниями правящих кругов, в первую очередь, Соединенных Штатов Америки и Великобритании, Западный Берлин был превращен в первые послевоенные годы в подлинный рассадник шпионажа и диверсий против Советского Союза и Восточной Германии. Каких только разведок не было там напичкано, каких только антикоммунистических групп, союзов и организаций! Трудно сейчас представить, сколько яда, ненависти, злобы и грязи источали они каждый день, каждый час! Сколько труда и изощренной выдумки было положено на то, чтобы не дать окрепнуть демократическому строю в Восточной Германии, сколько вылито чернил, вложено денег, сколько загублено человеческих жизней во имя этого!

Работали против советских властей и против новой Германии и недобитые фашисты, и наши вчерашние союзники — ловили заблудшие души, вербовали, подсылали шантажистов и провокаторов, стреляли и соблазняли, клеветали и обманывали. Не было таких форм борьбы, которые они считали бы неэтичными или запрещенными.