Пять допросов перед отпуском

В сквере, как всегда, резвилась ребятня, но Арно среди детей не было. Алексей Петрович поднялся на третий этаж и остановился у двери Карин. Он был здесь один раз, в сочельник, всего полгода назад, когда они с Карин ездили в Галле, за Николаевой. Вот уж он не думал тогда, что сейчас, стоя перед этой дверью, будет испытывать чуть ли не юношеский душевный трепет...

Алексей Петрович позвонил — за дверью было тихо. Позвонил еще раз. Неужели они уехали, Карин и Арно? Маячить на лестничной площадке явно не стоило, и Алексей Петрович с чувством острого разочарования отошел было от двери, как снизу донесся голос Карин — они с Арно поднимались вверх.

Алексей Петрович коротко вздохнул и отодвинулся от перил. Переложил пакет в правую руку, достал платок и стал вытирать пышущее жаром лицо — ему почему-то стало невыносимо жарко.

Карин увидела его, лишь поднявшись на площадку. Она улыбнулась, словно приход Алексея Петровича ее вовсе не удивил. И, словно это само собой разумелось, обняла Алексея Петровича, неуловимо-мягким движением прижалась, коротко поцеловала в уголок рта. Арно во все глаза смотрел на мать и на Алексея Петровича, и тот почувствовал себя как-то неуютно под этим недоуменным детским взглядом.

Войдя в коридор, он протянул мальчику пакет:

— Вот, Арно, распакуй. Тут подарки тебе и маме.

Но мальчик пакета не взял, спрятал руки за спину.

Карин усмехнулась:

— Он у нас скромник. Ну ничего, если там такой же шоколад, какой был раньше, едва ли мы откажемся, а? — Она принялась распаковывать сверток, мальчик же склонил голову набок — совсем как мать! — и посмотрел в лицо Алексею Петровичу, снизу вверх:

— Это вы дарили мне шоколад? Я ни разу не сказал вам спасибо.

Алексей Петрович кивнул:

— Зато теперь сказал. Пожалуйста. На здоровье.

Карин между тем извлекла из пакета шкатулку, черного лака, с чудесной росписью палехской работы, — полюбовалась и, видимо, осталась довольна, хотя внешне это проявилось только в улыбке, чуть тронувшей ее губы. Потом взялась за ноты — Алексей Петрович в Москве, на Кузнецком мосту, зашел в какой-то магазин рядом с букинистическим, и там оказались ноты, он накупил все, что было для сольного пения: одни песни и романсы сам помнил, по названиям, о других продавщица — пожилая, в пенсне, и держалась так, словно сама когда-то пела, — доверительно сказала, что вещи чудесные и даже несравненные. Теперь Алексей Петрович по радостно просиявшему лицу Карин понял, что подарка такого не ждала, но просматривать все не стала, положила на сервант, глянула на Алексея Петровича лучистыми глазами.

— Нет, ты просто чудо! Как ты выбирал? — и ушла готовить кофе.

Арно досталось все остальное: шишки, которых он не оценил, коробка овсяного печенья и шоколадные фигурки — белки, зайцы, лисы, уж в этом-то Арно живо разобрался...

Алексей Петрович, давным-давно никому ничего не даривший, был не меньше их рад, а серьезное достоинство мальчугана его даже тронуло. Он устроился в кресле и, поглядывая на Арно, слушал, как гремит чем-то на кухне Карин. Он думал, что, конечно же, никак это невозможно, чтобы он и эти двое жили одной семьей. Нет, невозможно это, кто же позволит ему жениться на немке, никто и выяснять не станет, что это за немка такая особенная...

Она подошла сзади, наклонилась, обняла за шею и прижалась щекой к его щеке.

— О, мой друг, зачем нам такая мука? Я не хочу больше без тебя.

— Карин, ты же умница. Я тоже без тебя не могу, но мы ничего не можем изменить.

...Потом, по дороге в комендатуру, Алексей Петрович добрый час сидел на гранитной, замшелой снизу скамейке у старинного моста князя Альбрехта. Уже опустился вечер, и дома на той стороне Заале засветились разноцветными огнями, но воздух оставался теплым, и теплом дышала за каменным парапетом река. Люди шли мимо Алексея Петровича, катились машины, время от времени пробегал с веселым перезвоном трамвай. Алексей Петрович, прислонившись спиной к нагретому дневным солнцем парапету и чуть смежив веки, все перебирал в памяти этот неповторимый вечер — он снова ощущал аромат кофе, такого крепкого, черного, без сахара и все же очень вкусного, и видел справедливого мальчонку, по совести положившего на стол — для всех! — печенье и шоколад, и чувствовал теплые, мягкие пальцы Карин, когда, прощаясь в коридоре, она обняла его за шею. Потом Карин закрыла глаза и, вздохнув, поцеловала — не так, как перед тем, на площадке, а долгим, трепетным поцелуем, и Алексей Петрович понял, что должен немедленно уйти, и не успел ничего сказать, объяснить, потому что она сама отстранилась и — чуть слышно: «Теперь нам будет труднее... Но мы справимся — да?» Слова эти все еще звучали в нем, и он знал, что дружбе конец, что в мыслях, пока только в мыслях, они оба перешагнули грань и что теперь эта женщина доверила ему свою судьбу, и он не смел распорядиться чужой жизнью ей во зло.

III

В кармане лежало письмо от жены.

Оно пришло сегодня, час назад, и мистер Ньюмен изредка поглаживал ворсистую ткань пиджака против того места, где во внутреннем кармане лежали два сиреневых листка.