Пять допросов перед отпуском

Говорить не хотелось. За эти два часа они с капитаном — сухощавым, черноволосым, с широкими, сросшимися на переносице бровями, — едва перемолвились десятком-другим фраз, из которых Алексей Петрович понял, что капитан оставил в Минске жену и двух ребятишек, отчего настроение у капитана было не радужное, и Алексей Петрович посчитал бестактным навязываться с разговорами и лезть в душу.

Наконец бетонная автострада выскочила на Драхенфельз, на Драконий холм. Внизу, в котловине, по обе стороны Заале, синел Шварценфельз. Еще через полчаса они подъехали к такому знакомому двухэтажному зданию комендатуры. Алексей Петрович достал деньги, протянул немцу, тот неторопливо взял, пересчитал, часть сунул в бумажник, остальные вернул:

— Я не частник. Машина государственная.

Алексей Петрович весело усмехнулся — вот те на, это что-то новое! Но деньги взял обратно, пожал руку попутчику:

— Он отвезет вас до места, я скажу... — И мимо часового — тот вытянулся, козырнул браво, с шиком, — вошел во двор комендатуры: в правом крыле здания жили офицеры и располагался комендантский взвод.

...Человек вернулся домой. На привычных местах он находит привычные вещи. Все в комнате выглядит именно так, как было в день отъезда, как запечатлела память. Проходит час-другой, и вот уже все вошло в привычную колею, будто и не уезжал ты никуда, будто не носило тебя за тридевять земель.

За тридевять... Алексей Петрович усмехнулся несуразной мысли: на родине побывал, в Белоярске, какие тридевять? Все как-то перепуталось в душе... Вот эта комната, обжитая вроде, и другой нет, а все равно казенная, не своя, временная, придет день — уедет. Может, в Белоярск, может, — в Сызрань, к Ивану Сумину. Неизвестно лишь, когда этот день настанет. А до того — имеет он право на свой угол?

Алексей Петрович принял ванну, переоделся в чистую, пахнущую свежестью пижаму, — спасибо фрау Хильде, не забыла! — взял верхнюю из стопки, — накопилось за отпуск, — городскую газету «Шварценфельзер Курир», сел в обитое коричневым плюшем покойное, глубокое кресло, развернул пахнущие типографской краской страницы, пробежал заголовки... Вернулся!

Просмотрев газету, Алексей Петрович сунул ее под низ стопки и подошел к полке с книгами. Тут было много хорошего, книги были давней, еще со студенческих лет, неослабевающей страстью. И в прошлый, и в этот отпуск Алексей Петрович не удержался, прошелся в Москве по букинистам на улице Горького, на Кузнецком мосту, но брать ничего не стал, в Германию тащить с собой книги не имело смысла, а здесь, в Союзе, оставлять их было некому. Но зато уж, бывая в Галле, а изредка и в Берлине, Алексей Петрович любил отвести душу, покопаться в старье — нет-нет, а что-нибудь сыщешь! То по истории, — такими книгами Алексей Петрович особо интересовался, — то какое-нибудь любопытное издание. Попался же ему весной в Галле двухтомничек Шиллера, прижизненное издание 1801 года. Но сейчас, пробегая глазами знакомые полки, корешки с позолотой, тисненую кожу, Алексей Петрович не ощутил в себе желания взять в руки какую-нибудь книгу: в мыслях было совсем иное. Он глянул на часы — скоро обед. Покружил по комнате, вроде бы бесцельно, но не упуская из вида чемодан. Потом не утерпел, распаковал, достал купленную в Москве шкатулку, поставил на стол. Разыскивать Карин по городу не следовало, а идти к ней сейчас было слишком рано. Куда-то надо было девать себя до вечера...

С жаркой, душной улицы Алексей Петрович вошел в тихий, прохладный вестибюль комендатуры. Все здесь было, как полтора месяца назад: чинно сидели немцы и немки на скамейках вдоль стен, ожидая приема; стучала пишущая машинка; из комнаты переводчиков доносился фальцет Никона Евстратовича — старик, видимо, опять с кем-то ругался по телефону. Не успел Алексей Петрович ступить на широкую, крытую красной ковровой дорожкой мраморную лестницу, как навстречу кинулся капитан Зайкин, вечный бегун, шагом капитан ходить не умел.

— Алексей Петрович, здравствуйте, извините, комендант послал в Правление СЕПГ, там заготовлен документ! — единым духом выпалил он, пролетая мимо посторонившегося Алексея Петровича, — и только дверь грохнула.

Увидев Алексея Петровича, лейтенант Почепко, дежуривший в приемной коменданта, вскочил, радостно заулыбался:

— Здравия желаем, товарищ майор! С прибытием?

Алексей Петрович тоже улыбнулся — хороший был паренек Юрик Почепко, послушный и веселый.

— Многие лета тебе, отроче... Кто у коменданта?

— Ханке и Кауль, товарищ майор!

Алексей Петрович кивнул — понятно. Кауль с фарфоровой. Опять что-нибудь не заладилось. Он вошел в кабинет.

Полковник хотя и был в летнем белом кителе, но, видимо, изнывал от жары: солнце нещадно било в окна. Огромная лысая голова полковника была влажной, и он, страдальчески морщась, вытирал темя и шею платком.

Алексей Петрович замер у двери, доложил уставным, без модуляций, голосом:

— Товарищ полковник, как отпускник являюсь в штатском. Разрешите поздороваться?

Комендант встал, спрятал платок в карман, вышел из-за стола навстречу Алексею Петровичу:

— Вот чертушка, ну и загорел! Когда приехал?