Читаем Пять фараонов двадцатого века полностью

В конце 1901 года подпольщик Коба появился в Батуми. Этот портовый город на берегу Чёрного моря бурно развивался в связи с постройкой в нём крупного нефтеперерабатывающего завода. Вряд ли можно считать случайным совпадением тот факт, что именно вскоре после прибытия Кобы на складах завода вспыхнул пожар, а рабочие устроили забастовку и демонстрации, при разгоне которых несколько человек погибло. Свидетели вспоминают, что Коба привозил раненых в квартиры сообщников и помогал перевязывать их. «Мы потеряли товарищей, но победили, — говорил он. — Весть об этих схватках облетит всю страну».[135]

Несмотря на постоянные смены псевдонимов и квартир, Коба на этот раз не смог увернуться от полицейских ищеек. Он был арестован во время очередной сходки и помещён в тюрьму. Ему пришлось быстро осваивать правила тюремного существования, и эта наука впоследствии была широко использована им при организации советского ГУЛага.

Как правило, политических заключённых помещали отдельно от уголовников, видимо, опасаясь распространения революционной пропаганды. Но Сталин с первых же дней и в последующих ссылках явно предпочитал сближаться с ворами и бандитами. «Среди интеллигентов слишком много шпиков», — объяснял он.[136] Скорее всего, причина была другая. Над образованными людьми доминировать было труднее. А подчинять других своей воле было с юности любимым занятием Кобы, страдавшего от многих комплексов.

Связь между камерами осуществлялась при помощи специального «тюремного телеграфа» — перестукивания с использованием примитивной «морзянки». Если камеры находились на разных этажах, пакетик с посланием можно было спустить на шнуре через решётку открытого окна. Получатель прочитывал его, писал ответ и отправлял его тем же способом обратно.[137]

Сокамерники вспоминали, что в заключении Коба сохранял абсолютное спокойствие. Ничто не могла заставить его выйти из себя, потерять самообладание. Так же нельзя было представить его расхохотавшимся или, тем более, — плачущим.

Во время прогулок во дворе можно было не только обмениваться новостями, но и передавать распоряжения на волю через тех, кому предстояло скорое освобождение. Разрешались визиты родных (мать Сосо дважды навестила его), и это тоже использовалось как ниточка связи. Коба мог из камеры руководить ячейками в других городах наподобие того, как это делает мафиозный босс в сегодняшней Америке.

Он строго соблюдал собственный распорядок дня в тюрьме. После утренней разминки приступал к чтению и изучению языков. Камера стала для него настоящим университетом. Потом общался с теми, кто признавал его лидерство, рекомендовал им чтение по истории и экономике. Однажды заключённый из соседней камеры спросил его о «Коммунистическом манифесте». Зарешеченные окошки в дверях были открыты для вентиляции, и Коба стал читать манифест вслух. Вдруг в коридоре раздались шаги. Сталин замолчал. Подошедший надзиратель негромко сказал:

— Зачем замолчал, дорогой? Читай дальше.[138]

Правила содержания в царских тюрьмах допускали многие вольности, о которых и мечтать не могли бы узники тюрем в СССР. Разрешалось получать газеты и журналы, устраивать лекции и семинары. Прибытие новых заключённых и выход на волю сопровождались хоровым исполнением «марсельезы» и размахиванием красными флагами. Сталин несколько раз организовал групповое фотографирование сокамерников. Когда комендант тюрьмы в Кутаиси попытался ужесточить правила, вся тюрьма, по сигналу Кобы-Сосо, начала колотить металличечскими мисками по железным дверям с такой силой, что грохот вырывался на улицу. Коменданту пришлось уступить.[139]

Ссылки на Север и в Сибирь давали ещё больше возможностей для всяческих видов неподчинения. По правилам, ссыльные должны были арендовать жильё у местных крестьян, и для этого им выплачивалась определённая сумма. Также разрешалось получать по почте письма, деньги и посылки с одеждой и продовольствием. Деньги можно было использовать для подкупа местной полиции, для найма помощников для побега. Сталин убегал из ссылок шесть или семь раз и потом, под вымышленными именами и с поддельными докумантами, путешествовал по стране и даже уезжал за границу.[140]

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное