Пять фарсов для любителей

Лид. Вас. Голодал! Раздаст деньги, а потом пугает… А! quelle enfant!

Сем. Сем. «То вышли мне еще рублей 100»

Лид. Вас. Сто! Да и тысячи не напасешься, если он там всех кормит…

Юлия. Ты сейчас же, папочка, пошли Жоржу, слышишь!

Сем. Сем.(почесываясь). Я пошлю… Но… сто! это слишком. Рублей 50 пошлю ему… Нельзя же раздавать в самом деле. Действительно, не напасешься.

Юлия. Я очень прошу тебя, папка, все, все посылать Жоржу, что ты хотел на меня истратить. Все! Мне ни платьев никаких, ни подарков, ни книг даже — ничего не нужно. Мне стыдно, что я ничего не зарабатываю и не посылаю им. Там есть семейные, с маленькими детьми, которые не доедают, болеют…

Лид. Вас. Lasserz! На земле много горя, но если мы сами превратимся в нищих — его будет еще больше. Это не я говорю, это мне Милова сказала, женщина врач, а она толстовка… Но она очень разумный человек.

Сем. Сем. Пятьдесят я вышлю завтра-же, но сто много. Лида, я ему две недели назад 75 рублей послал.

Лид. Вас. Можно подумать, что он в рулетку играет в Монте-Карло или жуирует в Париже, а он в каком-то Кадникове ухитряется так проживаться.

Юлия. Ну, что он еще пишет?

Сем. Сем. Еще: «поцелуй красавицу Юльку, я ей все собираюсь писать. Товарищ Русов, который живет со мною, влюблен в её карточку и грозится украсть ее».

Лид. Вас. Fi done!.. Какие там еще Русовы. Охота тебе читать, Simeon!..

Юлия. Собираюсь писать! а вот не пишет, а я ему каждую неделю отправляю свой дневник. Вот завтра отправлю листов девять!..

Лид. Вас.. Девять листов! Воображаю, чего ты не понаписывала!..

Сем. Сем. «Целую тебя и маму. Спокойно-ли у вас в уезде? Жорж». Вот и все.

Лид. Вас. Нехороший мальчик. Я даже не знаю, был-ли бы он огорчен или рад, если-бы в нашем уезде было неспокойно.

Сем. Сем. К счастью, все благополучно. Но, конечно, реформы необходимы. Жаль своего гнезда, но я горой стою за принудительное отчуждение по хорошей цене.

Юлия. По справедливой, папка.

Сем. Сем. Ну да, хорошая это и значит справедливая… и… наоборот. Надо дать жить многострадальному мужику это долг. Долг, моя девочка, это ужасно высокая штука… И Христос, и Кант… и другие признавали… не исполнишь своего нравственного долга… и нехорошо… Такая выйдет пугачевщина, что погибнет цивилизация, и все мы пойдем по миру.

Юлия. Ну, читай газету, папа.

Сем. Сем. Сейчас. Положи мне сливочного масла на хлеб (раскрывает газету) гм… гм… Ах, Боже мой, опять семь человек приговорили к смертной казни. Это ужасно!

Юлия. Изверги! До каких-же пор, Боже мой! Ведь кого казнят? все героев, лучших людей! А народ терпит, терпит. Дума болтатает, болтает и ничего не делает… ненавижу всех!

Сем. Сем. Терпение! Народ терпит и должен терпеть. Если-бы не вытерпел, наступило-бы безумие стихии и стихия… безумия… Понемногу, путем морального давления…

Юлия. Молчи, папка! (топает ногой). Противный либерал!

Сем. Сем.(улыбаясь). Развоевался, воробышек. Ты конечно судишь сердцем, а не умом.

Юлия. Сидим спокойно, пьем чай со сливками и каркаем: это ужасно, это ужасно! У меня иногда и лицо, и шея от стыда краснеют, как подумаю. Ужасно гадкие мы существа, презренные, равнодушные, плесень мы!

Лид. Вас. Laissez! Что ты ругаешься, как извозчик! Кстати Simeon, ты не забудь, что надо в город съездить — посмотреть рессорные дрожки.

Сем. Сем.(погружаясь в газету). Дрожки… гм… непременно. Вот те на… скажите пожалуйста… из нашей губернской тюрьмы бежали 8 политических и один уголовный, — вор-рецидивист. Трое пойманы, т. е. их выдала домовладелица Ирина Довговус, у которой они искали убежища, остальные скрылись. Это близехонько от нас.

Юлия. Подлая женщина — эта Ирина, если-бы у нас скрылся политический, я скорее дала-бы растерзать себя, чем выдала-бы его.

Сем. Сем. Конечно, это долг гостеприимства — не подлежит никакому сомнению. Видишь-ли, Кант говорит: «поступай так, чтобы правило твоего поведения могло быть всеобщим правилом». К тебе прибегает политический. Ты должен укрыть его, ибо… да… общественный порядок допускает, гм… чтобы каждый укрывал… Понимаешь?..

Юлия. Ничего не понимаю, но знаю, что кто выдает борцов за народ и свободу — тот негодяй!

Лид. Вас. Что ты все бранишься?

Сем. Сем. Ты, воробышек, все сердишься, между тем, как Кант…

Егор(входя). Барин, там какой-то спрашивает вас.

Сем. Сем. Кто такой?

Егор. Молодой… блондин… одет худо, а обращение господское.

Сем. Сем. Незнакомый?

Егор. Не видывал я такого.

Сем. Сем. Пойду, — поговорю. (Уходит с Егором).

Лид. Вас. С просьбой какой-нибудь. Или коммивояжер, какие-нибудь семена предлагает. Что ты, Юлия, стала такая мрачная?

Юлия. Не с чего веселой быть. Кругом подлость.