Пять или шесть?

Мы бросаемся с дядей Володей вдоль цепи налево, бежим очень долго — от автоматчика к автоматчику. Нам показывают направление. Мы мчимся напролом через поваленные полусгнившие стволы, из которых тянутся упругие молодые побеги — жидкие, почти без листьев, они нещадно хлещут по физиономии. Преодолеваем какие-то гигантские головешки (березовый лес обычно вырастает после пожара в тайге, на пепелище). Нас обгоняют девушки из Сережкиного отряда — Надя и Зина. «У вас все в порядке?» — на ходу спрашиваю я. — «Все в порядке, устали!» — кричит которая-то из них. «Изму-у-учились!» — добавляет другая. «Ничего себе, — думаю я, чувствуя, что при моей комплекции сердце может сдать. Я весь потный, как промокший бегемот. — Бегут, мерзавки, словно козы!.. Измучились, называется!..»

Сбоку я видел Сережку и звал его. Но над головами застрекотали наши вертолеты, оглушая все окрест, и эхо меж деревьями множило трескотню моторов. Стоял сплошной рокот, грохот. Помню, глянул на свои руки — они черные от грязи, словно я скакал по лесу на четвереньках. «Где это меня угораздило так вымазаться?.. Спокойней! Спокойней!.. Спешить некуда!.. И надо похудеть, надо мне обязательно и срочно похудеть!..» — помню, твердо постановил я себе.

Когда добрался до того места, где были обнаружены трупы перестрелянных парашютистов, автоматчики под руководством своего офицера уже валили деревья — вырубали площадку для приземления вертолетов.

Не буду, чтоб не впасть в натурализм, которого так боятся литературные критики, подробно описывать жуткое зрелище, представшее перед нами. В теплых скафандрах с кислородными баллонами, похожие на фантастических космонавтов из другого мира и в то же время — жалкие, как растерзанные чучела, на деревьях висели рослые люди. Четверо. В разных местах, на разной высоте, в разных, уродливо изогнутых положениях. Ни один из них не успел освободиться от строп парашюта под коварными пулями своего же компаньона. Белые стропы переплелись, запутались среди белых ветвей, а зеленые шелковые купола застряли в зелени березовых вершин.

Провозились до ночи. Пока фотографировали, как полагается для следствия, сняли всех, перетащили в вертолет, прошло много времени. Автоматчики, дядя Володя Чурсин, несколько его друзей-охотников, невесть откуда появившихся к ночи, помогали. А когда закончили и решили поужинать у разожженного костра, то обнаружилось, что исчез Сережкин отряд.

Исчезли!.. Я ведь отвечаю за них — и морально, и еще как угодно. Я сильно расстроился, рассвирепел. Главное, никто не заметил, когда и куда они ушли. Мы кричали, звали, даже стреляли и давали сигналы ракетами — никакого отклика.

В довершение всего командир автоматчиков доложил, что пропал планшет с картой. Когда рубили деревья, он снял его и положил под пнем вместе с поясом, с пистолетом, со свернутой брезентовой накидкой от дождя. Все осталось на месте, а планшета нет, с тою самой картой, что разбита на квадраты... Я даже проверил трупы парашютистов. Нет! Все четверо лежали на месте.

На тайгу опускалась белая ночь. Среди деревьев сгущалась темнота, стволы берез растворялись в ней. Но на вырубленной, по-военному аккуратно четырехугольной поляне хорошо были видны и вертолеты, и уморившиеся автоматчики, которые как попало улеглись спать.

И лишь один какой-то, наверное, никогда не унывавший паренек долго-долго напевал на лихой мотив, не соответствовавший по-светловски лирическим словам:

Болота, болота,
Проходит пехота,
Проходит за ротою рота...
Солдат не устанет,
На кочку привстанет —
Рукою до солнца достанет!

Глава одиннадцатая ЧЕТЫРЕ НОГИ

Потом, когда все кончилось, Вася Петряев оправдывался передо мной:

— Я и пистолет взял. Но Сережка мне за это по уху стукнул: оружие, говорит, офицера — его честь, нельзя лишать, даже временно... Ну, я вернулся... положил обратно... А записку не успел... забыл... И Сережке ничего не сказал: он опять бы меня по уху...

В записке, не переданной мне, Сережка сообщал: «Алексей Михайлович! Знаю, вы нам не верите, что шесть, но мы, возможно, докажем. Карту не ищите, она у нас, будет в целости, в сохранности. Идем на юго-восток. Сигналы прежние. С. Векшин.»

Впрочем, записка едва ли бы что-нибудь изменила. В лучшем случае дядя Володя со своими товарищами отправился бы следом за Сережкиным отрядом, и я не волновался бы. Но старики все равно вышли бы несколькими часами позже, а за молодежью разве угонишься!

Когда ребята увидели, что мертвых парашютистов четверо, у Сережки с Надей вспыхнула перепалка:

— Ага! — обрадовалась Надя. — Всего пять.

— Нет, шесть. Вот увидишь! Точно!

— В тебе, Сережка, самолюбие и честолюбие кипят, — смеясь, укорила Надя.

— Да! — рассердился он. — Если хочешь, самолюбие и честолюбие! На нашу территорию проникли недобрые люди. Меня заело!.. Это тебе наплевать.

— Ишь, какой патриот нашелся! Может, тебя к медали представят?

— Так же, как меня в цехе наградили, — ехидненько поддержал Вася.