Пять картин

В младенчестве Астя обладала выдающимися щеками (как и все новорождённые дети), в моменты "приступов нежности", Анна Адамовна называла дочь во множественном числе: Вишенки.

– Операции, – ответила Астя.

– Бояться операции глупо, – ровно произнесла мать, – мы много раз об этом говорили.

– Мама! – В голосе дочери появились звенящие ноты. – Ты не берёшься за труд меня понять! У меня есть дом…

– Прекрасно.

– Есть работа…

– Очень хорошо.

– Я люблю джаз, люблю Нэта Кинга…

– Не понимаю…

– Дай мне высказаться, наконец! Не перебивай хотя бы минуту, и ты всё поймёшь!

– Пожалуйста-пожалуйста… Вишенки.

Мать шутливо пожала плечами. Астя не увидела (не могла), но почувствовала движение.

– Я живу и…

– …?

– И я довольна! – девушка всплеснула руками, словно защищая себя перед судом. – Не нужно удивляться, мама!

– Я и не удивляюсь…

– И перебивать!.. – руки упали на стол, как на клавиатуру фортепиано. Глухой Бетховен впервые исполнял Крейцерову сонату. – У меня есть любимые диски. Музыка…

Мать молчала.

– Я много читаю… ты сама покупаешь мне книги. У меня есть любимые фильмы… их много. Больше, чем может показаться.

– Не понимаю…

– У меня есть ТЫ, наконец, мама. Моя любимая мамочка. И я боюсь! Я отчаянно боюсь, что всё исчезнет! Испортится, растворится!..

– Как такое возможно…

Астя быстро договорила:

– Мир перевернётся! У вас, зрячих, всё по-другому! Мой Мир может оказаться… – на глазах выступили слёзы.

– Ах, вот оно что… – Анна Адамовна погасила плиту, взяла дочь за руки. – Ты об этом, глупенькая…

– Да, об этом, – буркнула Астя. Губы её дрожали.

Она спрятала лицо на груди матери.

– Во-первых, я никуда от тебя не денусь, – заговорила Анна Адамовна. Она "включила" режим ментора. Чуть отстранённый, прохладный, глубоко проникающий. – Я здесь, и никогда тебя не оставлю.

Отстранившись, дочь пробежала кончиками пальцев по лицу матери. Уши, щёки, брови, подбородок… всё было известно до мельчайших деталей. До абсолюта, до морщинки. Чуть изменилась причёска, но… разве это имеет значение?

– Ты перекрасилась?

– Да. Откуда ты знаешь?

– Прежние волосы по-другому лежали.

– Они были тёмными. Мне разонравилось. Так вот, я останусь с тобою, Астя. Навсегда. Это первое. И незачем об этом говорить. Второе… – Анна Адамовна обвела взглядом кухню. Многое требовало ухода (мужской руки), отставшая кафельная плитка, мойка, люстра с трещиной…

"Одинокая баба столь же нелепа, как и холостой мужик… – подумалось, – Недаром, для старого холостяка придумали кличку "бобыль". Бобыль – неспособный к семье мужичонка… Со старыми бабами на Руси хотя бы церемонились, жалели… Спокойно. Нужно держать себя в руках".

– И потом, врач просил ограничивать аппетиты, – напомнила Анна Адамовна. – Не следует рассчитывать на многое.

– Как это понимать?

– Понимать? – эхом повторила мать.

Разговор повторялся тысячу раз. Каждое новое слово хирурга обтачивалось/обсасывалось всесторонне. Миллион раз.

– Мы должны умерить свои ожидания. Так он сказал.

Картина четвёртая: Доктор

– В лучшем случае, мы имеем право рассчитывать на светочувствительность.

В маленьком геометрически-квадратном помещении врачебного кабинета расположились трое: доктор Криг (за столом), Анна Адамовна (напротив) и Астя (сбоку, на табуретке, у двери).

Анна Адамовна:

– Что вы хотите сказать?

Женщина подняла на доктора свои огромные глаза, сверкнула ими, как кошка… не помогло – док ещё находился в "демоническом состоянии", он только что проводил операцию.

– Буду откровенен. Зрение не вернётся. Невозможно. И вообще, наш проект следует назвать "если".

– Не понимаю… – проговорила Анна Адамовна. Оглянулась на дочь, Астя слушала, не дыша, как мышка.

Криг стянул с голову голубоватую шапочку, швырнул её на пол, точно использованную шлюху. Потянулся к пачке сигарет, рука его замерла на полпути. Анна Адамовна едва заметно кивнула, и хирург полез в портфель за "насваем".

Откинулся на стуле, опустил веки, пожевал.

Через пару минут он "переродился". Стал мирным, добрым, чувствительным.

– Если… всё зависит, от если… Если мы найдём спонсора, получим двести пятьдесят тысяч долларов.

Если пропустят контракт.

Если швейцарцы согласятся сделать пластины.

Если я смогу удачно их имплантировать.

Если они приживутся.

Если не случится других если…

– Тогда что? – спросила Анна Адамовна. – На что мы имеем право рассчитывать?

Вопрос получился пафосным, нелепо-рекламационным. Претензия звучала назойливо, точно вырванная с мясом пуговица. Доктор мог расхохотаться в ответ, воскликнуть: "Ни-на-что! Вы – твари дрожащие! Вы не имеете права надеяться! Таких как вы много".

И это правда: больных много. По стране – сотни, быть может, тысячи. Терапевтов тоже внушительная армия, но здесь недостаточно быть терапевтом, микрохирургом, или офтальмологом. Нужен Волшебник, способный победить "если".

– Вернётся светочувствительность, – проговорил Криг. – Она сможет различать контуры предметов, свет и тень, если…

– Мне страшно! – воскликнула из своего угла Астя. – А если что-то пойдёт не так?