Пять лепестков на счастье

Неожиданная встреча с женой Петра Гордеевича разозлила, заставила почувствовать собственное унижение. Конечно, кто она? Актриса, содержанка, любовница. Как сойдет красота, так и выкинут на улицу без гроша. Не всем быть замужем за богатым уважаемым человеком, жить в красивом доме, спать на мягких перинах и кушать французские конфеты. Если бы все это у Павлины было, она бы тоже смотрела на других свысока.

Только все никак не получалось сделать свою жизнь прочной. Кругом одни обманы и беды.

Вот и Петр Гордеевич как приехал – сторонится. Еще ни разу у нее не был. Неужели злые языки уже наболтали? Только ведь Павлина никому не сказывала, что в его отсутствие ездила в Москву. В театре сорвала спектакли, сказавшись больной, и уехала к известному доктору. Для всех – к доктору. А на деле – к Рысакову. Он обещал ей большой успех. Обманул. Все они – обманщики. И Чигирев тоже – походил, походил да к жене вернулся.

С утра записку передала с девкой, просила прийти по делу, не терпящему отлагательств. Придет ли?

Из церкви Павлина направилась домой. Чувствовала себя с утра плохо. Она все последние дни чувствовала себя плохо, еле на сцену выходила. Если трагедию ставили, то как про себя игралось, а вот если зрителей веселить… не то сейчас время. Ах, не то!

– Петр Гордеевич ждут, – шепнула в сенях девка, принимая у Павлины зонтик.

– Давно?

– Уже четверть часа сидят, обратно засобирались.

Вот, выходит, как. Не вечером, не в час свиданий, а между делами, чтобы к ужину домой. Как все переменилось. Перед гостиной Павлина замешкалась, постояла немного, настраиваясь. Ей предстояло сыграть роль. Возможно, лучшую. И от этой игры зависело все ее будущее. Провела ладонью по волосам, расправила плечи, изобразила приветливую улыбку и тихо раскрыла дверь.

Чигирев сидел на стуле и нетерпеливо подрагивал ногой, спешил. При виде Павлины поднял голову. Она легко прошествовала к нему, протянув навстречу обе руки:

– Как я соскучилась, совсем забыл нас Петр Гордеевич.

Он рук ее не взял, и это тоже было новое.

– Дел у меня много, Павлина, да месяц дома не был, некогда. Ты написала про что-то важное, я слушаю. Случилось что?

– Как ты неласков, а прежде…

Чигирев с досадой вздохнул, и Павлина поняла, что надо менять поведение. Подошла, коснулась рукой широкого плеча и наклонила голову к самому его уху:

– Случилось, Петенька, случилось… Понесла я.

– От меня?

– А то от кого же? – Она постаралась, чтобы голос прозвучал глубоко, проникновенно, залез в самую душу.

Павлина сама не знала, от кого ребенок. Она гнала из памяти те две недели в Москве в меблированных комнатах и Рысакова, который пользовался ее телом взамен на обещания получить для Павлины главную роль в Императорском Московском театре[3]. Были рестораны и шампанское, катания на лошадях по ночному городу, были цыгане, представления с фокусами и куплетами. Неделя прошла в угаре. На вторую Павлина стала выказывать нетерпение и поняла все, когда однажды вечером Рысаков пришел к ней пьяный. Он был груб и хохотал, слушая упреки, назвал гулящей дрянью и заявил, что пока платит за эти комнаты – Павлина его. Она тогда прозрела, поняла, что Рысаков и не собирался устраивать ее судьбу. Он уже не казался ей аристократом. Этот пьяный человек, говорящий мерзости, был жалок и отвратителен. Наутро Павлина, собрав свои вещи, спешно уехала – вернулась в Воздвиженск. Ей хотелось в прежнюю устроенную жизнь, в провинциальный театр, в свой маленький дом, к Петру Гордеевичу. А вскоре стало ясно, что Павлина беременна. И что теперь?

– И что же теперь, Петенька? – шептала она. – Ведь у меня никого, кроме тебя. И это позор, сам знаешь, рожать невенчанной. А жить на что? Спектаклей больше не будет. Пропаду я, а там, – она взяла его большую руку и прислонила к своему животу, – там ребеночек твой.

3

Ребеночек твой. Слова Павлины жгли, лишали покоя. Ребеночек твой.

Сколько служб отстоял, сколько на храмы жертвовал, прося милости – наследника. И вот оно – свершилось. Но помыслы Божьи никому не ведомы. Почему Павлина? Почему не Любушка? Как бы все по-другому сейчас было. Как бы наладилось. А это… незаконный, от актёрки. Но и тому следует быть благодарным.

Павлину Петр Гордеевич покинул не скоро, все слушал ее речи, и сладкие, и причитающие. Не трогали. Побывал в Костроме – словно обновился весь – не вспоминал о Павлине в разлуке, а вот о Любушке думал. Решил: вернется, оставит актёрку. И без того много ей дал, полно. Вот вернулся…

Ребенок. Желанный, вымоленный, незаконный. А и что же? Эка невидаль. Сколько их по всей земле-то? Да и в Воздвиженске сколько прижито незаконных от баб не последними купцами? Ничего, своего не бросим. Вырастим, признаем, будет кому дело передать. Пока же думать об этом рано, да и жене ни к чему заранее знать. Всему свой срок. Только вот у Павлины пузо скоро вырастет – не спрячешь.

– Ты вот что, – сказал Петр Гордеевич, вставая из-за стола и делая медленные шаги по комнате, – готовься потихоньку в дорогу. В городе оставаться более нельзя, скоро положение твое станет заметно, уехать надо.