Пять лепестков на счастье

Надеждин сдержал обещание – не писал, не давал о себе знать. Все как она хотела. Временами, изнемогая от разлуки и невозможности встреч, Любовь Николаевна ненавидела его за это, осыпала в мыслях упреками, плакала, чувствуя себя покинутой и очень несчастной. Забывала, что это было ее решение. Петр Гордеевич видел покрасневшие глаза жены, но списывал все на ее деликатное положение и старался успокоить. Беременность проходила нелегко. Любовь Николаевна совсем не переносила запахи и полностью отошла от дел мыловарни. Перед Рождеством она заболела – простудилась, провела две недели в постели.

«Забыл про меня? – думала, лежа в кровати и не находя удобного положения. – В Москве сейчас праздники и гулянья. Наверное, танцует в гостях с красивыми женщинами».

Она ревновала, была несправедлива, знала это, но совладать с собой не получалось. Мог бы и написать…

Первое шевеление плода принесло с собой то самое «другое», про которое она написала в открытке. Любовь Николаевна почувствовала себя матерью, и теперь все ее мысли, инстинкты, действия служили одному – выносить ребенка и благополучно разрешиться от бремени. Она больше не открывала шкатулку, усилием воли заставляя себя забыть о Надеждине. Конечно, забыть было невозможно, но ребенок, чьи движения ощущались все чаще, – главенствовал. Ради него Любовь Николаевна готова была продолжать лгать мужу. Она стала по-настоящему хорошей внимательной женой, той, которой собиралась стать летом. Оказывается, для этого надо было полюбить другого мужчину, изменить и зачать. Какая насмешка судьбы. Любовь Николаевна потяжелела, раздалась, но наполнилась тем отгораживающим от мира спокойствием, которое присуще грядущему материнству. Она готовилась к важнейшему событию в своей жизни.

4

До конца срока оставался месяц, когда в гости пожаловала старая купчиха Шелыганова. Окинула опытным взглядом оплывшую фигуру Любови Николаевны и, усевшись перед горячим самоваром, сказала:

– Ничего, Бог даст, родишь Петру Гордеевичу наследника.

Потом перекрестилась и принялась за чаепитие. Окна в комнате были отворены. Весна в тот год наступила рано, первые дни мая выдались солнечными и теплыми.

Любови Николаевне в последнее время не хватало воздуха.

– Что же сама не пьешь? – поинтересовалась старуха, шумно прихлебывая из блюдца.

– Ноги тяжелы стали, доктор велит пить поменьше.

Визит Шелыгановой был не к добру, Любовь Николаевна чувствовала это и ждала, что скажет гостья. А гостья никуда не торопилась.

– Что, Петр Гордеевич все работает?

– Работает, дел много. Вы же знаете, мыльную мануфактуру пустили.

– Знаю, но наварить мыла – это одно, а продать – совсем другое. Получается у него?

– О том не ведаю, – осторожно ответила Любовь Николаевна, хотя знала, что производство шло успешно и соглашение с Рысаковыми вступило в силу. Мыло поставляли им в лавки по цене, устраивающей обе стороны. – Петр Гордеевич уже должен скоро домой прийти, можете сами у него спросить.

– И спрошу, как не спросить. – Шелыганова довольно причмокнула губами. – А я вот новость об актёрке получила, что пропала прошлым летом. Запамятовала, как ее зовут… Павлина, кажется.

Запамятовала, как бы не так. Глаза так и вонзились в Любовь Николаевну. Та заставила себя равнодушно пожать плечами.

– Я театром не слишком интересуюсь.

– Ну и правильно, – согласилась гостья, – от него все беды, девки непотребные представления показывают да мужиков смущают. А заканчивают все одинаково. Вот и Павлина эта, сказывают, третьего дня померла. От кого-то ребенка понесла, чтобы позор свой скрыть – уехала, да шила в мешке не утаишь. При родах преставилась, успокой Господь ее душу.

Новость, принесенная купчихой, поразила Любовь Николаевну. Знала старая ведьма, кому говорила. И все сразу стало ясно – и недавний приход мужа под утро, и его невоздержанность в питье последние дни. Павлина умерла, произведя на свет дитя. Теперь у каждого свой ребенок. Один внебрачный, другой будет законный. А если и она, как Павлина, не выживет? Меньше месяца остается…

Любовь Николаевна верила в расплату за грехи.

На следующий день она уговорила мужа поехать в монастырь Пресвятой Богородицы, что стоял на берегу озера в десяти верстах от города. Монастырь этот служил местом паломничества и был построен еще при Иване Грозном, когда одному из иноков случилось в тех местах видение Божьей Матери. Воды озера считались целебными, крестьянки из соседних деревень купали в нем своих детей.

– Надо и нам попросить заступничества, попить святой водицы, – сказала Любовь Николаевна. – Срок уже близко.

– Надо, душа моя, надо, – согласился Петр Гордеевич. – Да выдержишь ли ты путь?

– Выдержу.

Успеть замолить грехи, попросить за еще не рожденное дитя – вот что двигало ей, придавало силы и решимости. Они поехали.

В монастыре было многолюдно. Посреди двора стоял колодец, к веревке которого привязали ведро и кружку. Вторая точно такая же кружка висела сбоку. Одна была, чтобы попить водицы, вторая – оставить посильное подаяние. Водицы они попили и подаяние оставили.