Пять лепестков на счастье

Петр Гордеевич потянул за ворот рубашки – расстегнуть. Что-то перестало хватать воздуха. Если Павлина с этим, тогда, может, еще и с другими? А он ребенка в дом, и все три года считал его своим, кровь от крови, плоть от плоти… и Любушка, его Любушка сама взяла на руки чужого младенца. С тех самых пор в глазах Чигирева жена была чуть ли не святой. Как заботилась она о неродной дочери, не выделяла ничем, обеим давала все поровну. Петр Гордеевич, бывало, сидел, наблюдал за женой с девочками, и сердце начинало заходиться. За что ему такая подруга, такая награда?

– Да твоя Павлина сильно и не ломалась. Московский купец не чета воздвижескому. – В голосе Рысакова слышалось самодовольство.

Расстегнуть пуговицу на рубашке получилось с трудом.

Петр Гордеевич вспомнил, как стоял перед закрытыми дверями и слушал крики рожавшей Павлины. Все были: и бабка повивальная, и доктор, а вот не спасли. Зашел в спальню, когда младенец уже верещал. Павлина лежала измученная, бледная, мокрая вся, смотрела на Чигирева мутными глазами. Он так и не понял – узнала его или нет, руку слегка протянула навстречу, а потом безвольно уронила. И глаза устало закрыла. Ушла навсегда, оставив дочку, светловолосую малышку с румяными щеками, которая любила играть на коленях у Петра Гордеевича в ладушки и кричала каждое утро: «Тятя, тятя, купи леденец!»

И что же получается… Не его она? А вот этого? С наглыми пропитыми глазами? Вот этого проигравшегося и прокутившего все свое состояние?

– Вре-е-ешь…

Он схватил Рысакова за грудки, рванул на себя, собрался было отбросить к стене, ударить… но захрипел, закачался и упал.

Понедельник

Утро принесло с собой надежду и страх. Саша открыла глаза, долго смотрела на мужчину рядом, боясь пошевелиться: а вдруг он проснется? И что тогда? Что увидит в его глазах? Первые мгновенья после пробуждения всегда искренние, человек еще не успел осознать, сориентироваться, подумать над ситуацией. Момент пробуждения – это момент истины. Саша его испугалась.

Вчера все было просто и понятно. Он поцеловал. Там, у реки, на закате. Целовал долго, будто говорил: «Здравствуй, вот и я, соскучился смертельно». И она отвечала, тоже долго: «Где же тебя носило эти три года? Раньше не мог появиться? Раз уж соскучился…» Ее пальцы гладили его короткие волосы, спускались по шее к плечам – незабытым и родным, подрагивали от волнения и радости, а он только крепче прижимал к себе – не пошевелиться, не высвободиться. Именно так, как ей хотелось с четверга, с того самого момента, как встретились.

Еще на берегу, безмолвно разговаривая губами, оба поняли, что эту ночь проведут вместе. Других вариантов просто нет. И после Саша вела его старыми улицами почти ночного города к себе. Оба молчали, боясь разрушить это наступившее вдруг единение, расплескать его, не донести. Дима ни о чем не спрашивал, шел, держа за руку. Не касаться друг друга казалось немыслимым. Несколько раз, не сговариваясь, они останавливались в пустынных переулках, чтобы вновь начать целоваться, уже по-другому – жадно, почти нетерпеливо. И дыхание становилось тяжелым, даже каким-то отчаянным, и ребра начинали болеть от сильно сжимавших друг друга рук. Именно тогда Саша почувствовала, что Диме без нее было так же плохо, как и ей без него.

Позже, открыв дверь и нащупав рукой выключатель, она снова впустила его в свою жизнь, убрав все оборонительные преграды. Зачем заслоны, если она хотела того же, чего и он? Зачем обкрадывать себя во имя «завтра наступит, и ты пожалеешь»? Оно ведь наступит завтра. Не сейчас…

Толкаясь в тесной прихожей, натыкаясь на полочки-пуфики-вешалки, полупьяные и несдержанные, они шли в комнату, раздевая друг друга по пути к кровати. Оказалось, что Саша помнит все: как он дышит, как закрывает глаза или чуть откидывает назад голову, доверяясь безусловно. Она привычно ловила на его лице чуть заметную улыбку, когда щекотала легкими прикосновениями шею.

– Ты специально?

– Конечно, – и улыбалась в ответ.

Какой же глупой она была когда-то, думая, что все это возможно не с ним.

А потом выяснилось, что Дима тоже помнит ее самые чувствительные места – где, что, как. Руки скользили уверенно – они знали, губы продолжали поцелуй, начавшийся на берегу, и мыслей не осталось. Только одно большое возвращение друг к другу. Одна длинная-длинная ночь…

Когда, уже почти засыпая, он отодвинул от ее уха волосы и привычно поцеловал спрятавшуюся за ними родинку, Саша чуть не заплакала. Он помнил даже это. Она крепко зажмурила глаза, перевернулась на другой бок и обняла своего все еще мужа. Этой ночью можно все.

Но ночь прошла, наступило то самое «завтра», и Саша испугалась. Она понимала, что все в жизни конечно. Проведенное вместе время ни к чему не обязывает, и Дима сегодня уедет. То, что кажется откровением в полночь, к утру часто становится обычной житейской историей. Кареты всегда превращаются в тыквы, а Золушки меняют бальное платье на рабочий фартук.

Только смотреть правде в глаза этим утром Саша не могла. К правде тоже надо готовиться.