Пять поэм

Хаварнак, когда он домом для Бахрама стал,
Чудом красоты в подлунном мире заблистал.

И, прославленный молвою, окружен хвалой,

Назвался «Кумирней Чина», «Кы́блою второй».[285]

Сотни тысяч живописцев, зодчих, мудрецов

Приходили, чтоб увидеть лучший из дворцов.

Тот, кто видел, восхищенья удержать не мог

И вступал с благоговеньем на его порог.

Там — на всех дверях чертога, что вздымался ввысь,

Изречения узором золотым вились.

Над Йеменом засияла вновь Сухейль-звезда[286]

Так светло, как не сияла прежде никогда.

Полн красавиц, как под звездным куполом Йемен,

Стал тот замок, словно полный жемчугом Аден.

И, прославленный молвою, стал известен всем

Хаварнаком озаренный берег, как Ирем.

Как Овен на вешнем небе ярко светит нам,

Хаварнак светил, и рядом с ним светил Бахрам[287].

Проводил Бахрам на кровле ночи до утра.

В небе чашу поднимала за него Зухра.

Видел стройные чертоги в отсветах зари,

Полная луна — над кровлей, солнце дня — внутри.

В глубине палат сияли факелы в ночи,

С кровли путникам светили, как луна, в ночи.

И всегда отрадный ветер веял меж колонн,

Запахом садов, прохладой моря напоен.

Сам Бахрам, лишь постепенно обходя дворец,

Дивное его величье понял наконец.

За одной стеной живую воду нес Евфрат,

Весь в тени дерев цветущих и резных оград.

А за башней, что, как лотос, высока была,

Молока и меда речка, скажешь ты, текла.

Впереди была долина, сзади — свежий луг,

Пальмы тихо шелестели и сады вокруг.

Сам Нуман, что здесь Бахраму заменил отца,

Часто с ним сидел на кровле своего дворца.

Над высокой аркой входа он на зелень нив

Любовался с ним часами, светел и счастлив.

Даль пред ними — вся в тюльпанах, как ковер, цвела,

Дичью полная — к ловитве души их звала.

И сказал Нуман Бахраму: «Сын мой, рад ли ты?

Хорошо здесь! Нет подобной в мире красоты».

Рядом был его советник. Чистой веры свет

Мудрому тому вазиру даровал Изед.

И сказал вазир Нуману: «В мире все пройдет,

Только истины познанье к жизни приведет.

Если свет познанья брезжит в сердце у тебя,

Откажись от блеска мира — правду возлюбя!»

И от жара этой речи, что, как пламя, жгла,

Содрогнулся дух Нумана, твердый как скала.

С той поры как семь небесных встали крепостей,[288]

Не бывало камнемета этих слов сильней.

Шах Нуман спустился с кровли в час полночной мги,

Молча он, как лев, к пустыне устремил шаги.

Он отрекся от сокровищ, трона и венца.

Прелесть мира несовместна с верою в творца.

От богатств, какими древле Сулейман владел,

Он отрекся; сам изгнанья он избрал удел.

Не нашли нигде ни шаха, ни его следов,

Он исчез, ушел от мира, словно Кей-Хосров.

Хоть Мунзир людей на поиск тут же снарядил,

Не нашли, как будто ангел беглеца укрыл.

Горевал Мунзир, потерей удручен своей,

Он провел в глубокой скорби много долгих дней.

Выпустил кормило власти из своей руки…

Стал дворец его высокий черным от тоски.

Но утихло в скорбном сердце горе наконец;

Власть его звала, к правленью призывал венец.

Он искоренил насилье твердою рукой,

Ввел законы, дал народу счастье, мир, покой.

А когда он полновластным властелином стал,

Яздигерд ему признанье и дары послал.

А Бахрама, словно сына, шах Мунзир растил,

Был отцом ему. Нет, больше и роднее был.

Сын Нуман был у Мунзира; вырастал, как брат,

Он с Бахрамом. Оба шахский радовали взгляд.

Ровня был Бахрам по крови, одногодок с ним,

Он не разлучался с братом названым своим.

Вместе обучаться стали грамоте они,

За игрой веселой вместе проводили дни,

На охоту выезжали вместе в дни весны,

Никогда, как свет и солнце, не разделены.

Так Бахрам в высоком замке прожил много лет,

Помыслы его премудрый направлял мобед.

К знанью был Бахрама разум с детства устремлен.

Как достойно сыну шаха, был он обучен.

Изучал Бахрам арабский, греческий язык,

Старый маг его наставил тайне древних книг.

Сам Мунзир, многоученый и разумный шах,

Объяснял ему созвездий тайны в небесах.

Ход двенадцати созвездий и семи светил

Ученик его прилежный вскоре изучил.

Геометрию постиг он, вычислял, чертил,

Алмагест и сотни прочих таинств изучил.

Он, ночами наблюдая звездный небосвод,

Стал читать светил движенье и обратный ход.

Ум его величьем мира стройным был объят.

Знанья перед ним раскрылись, как бесценный клад.

И, увидя в восхищенье, что его Бахрам

Зорок мыслью, в постиженье знания упрям,

Шах ему меридиана показал отвес

И открыл пред ним науку высшую небес.

Все, что разум человека за века постиг,

Все, чем стал он перед небом и землей велик,—

Все Мунзир законов стройных кругом вместе слил

И, как книгу, пред Бахрамом наконец открыл.

И Бахрам, учась прилежно, стал в конце концов

Искушен во всех науках — даре мудрецов.

Были внятны все таблицы звездные ему,

Сокровенное он видел сквозь ночную тьму.

Астролябией и стержнем юга он владел,

Он узлы деяний неба развязать умел.

И когда наукой книжной был он умудрен,

Боевым владеть оружьем стал учиться он.

Он игрою в мяч, искусством верховой езды

Мяч выигрывал у неба[289] и его звезды.

А когда в степи он ветер начал обгонять,

На волков и львов с арканом начал выезжать.

А в степи заря рассвета и лучи ее

Пред копьем его бросали на землю копье.

Вскоре он в стрельбе из лука равного не знал,

Птицу в высоте небесной он стрелой пронзал.

Полный весь колчан порою, посылал он в цель,

Каждою своей стрелою попадал он в цель.

Так пускал он стрелы густо, так рубил мечом,

Что никто бы не укрылся от него щитом.

На скаку, в пылу охоты он копье метал,

На скаку в кольцо копьем он метким попадал.

Острием копья колечко с гривы льва срезал

И кольцо с замка сокровищ он мечом снимал.

На ристалище, когда он лук свой брал порой,

В волосок он за сто гязов попадал стрелой.

Все, что в поле на ловитве взгляд его влекло,

От летящих стрел Бахрама скрыться не могло.

Так в науках и в охоте перед ним всегда

Реяла его удачи яркая звезда,

Доблестью его гордились ближние царя,

С похвалою о Бахраме всюду говоря.

Говорили: «То он в схватку с ярым львом вступил,

То он барса на охоте быстрого сразил».

И такие о Бахраме всюду речи шли,

И его «Звездой Йемена» люди нарекли.