Пять поэм

В некий день, едва лишь солнце на́ небо взошло,
Небосвод в сребристом блеске обнажил чело.

Радостен и лучезарен, ярко озарен

Был тот день. Да не затмится он в чреде времен!

В это утро щах собранье мудрецов созвал.

Как лицо прекрасной девы, дом его блистал.

Не в саду садились гости, а входили в дом,

Ибо день тот был отрадный первым зимним днем.

Все убра́нство в дом из сада унесли. И сад

Опустел, погасло пламя множества лампад.

Смолкли соловьи на голых, мокрых деревах.

Крик ворон: «Держите вора!» — слышится в садах.

От индийца родом ворон, говорят, идет,—

Диво ль, что индиец вором стал и сам крадет.[297]

Вместо соловьев вороны царствуют в садах.

Вместо роз шипы остались на нагих кустах.

Ветер утренний — художник, что снует везде,

Он серебряные звенья пишет на воде.

Холод у огня похитил мощь, — и посмотри:

Из воды мечи кует[298] он под лучом зари.

И с копьем блестящим вьюга всадником летит,

Над затихшей речкой острым снегом шелестит.

Молоко в кувшинах стало твердым, словно сыр.

Стынет в жилах кровь живая, воздух мглист и сыр.

Горы в горностай оделись, долы — в белый пух,

Небосвод в косматой шубе дремлет, хмур и глух.

Хищник зябкий травоядных стал тропу следить,

Чтоб содрать с барана шкуру, чтобы шубу сшить.

Голова растений сонно на землю легла,

Сила их произрастанья в глубь пещер ушла.

Мир-алхимик на деревьях лист позолотил

И рубин огня живого в сердце камня скрыл.

В благовонья тот алхимик розы превратил[299]

И в кувшине под печатью крепкой заключил.

Словно ртуть, вода густая стынет на ветру

И серебряной пластиной скрыта поутру.

Теплый шахский дом, блистая стеклами окон,

Совмещал зимою свойства четырех времен.

Золотым углем жаровен и живым огнем

Леденящий зимний воздух нагревался в нем.

А плоды и вина сладко усыпляли ум,

И от сердца отгоняли рой докучных дум.

На углях горел алоэ, жарко тлел сандал;

Как индийцы на молитве, дым вокруг вставал.[300]

Для поклонников Зардушта рдел живой огонь,

Был источником веселья золотой огонь.

В золоте, в дыму алоэ брачный был чертог,

Пиршественный, как гранатный розовел цветок.

Яркие шелка блистали в зале пировом.

Куропатка с перепелкой над живым огнем

Вместе жарились, вращаясь. С ними чередой,

Оперенье сняв, кружился вяхирь молодой.

Желтый пламень дров горящих, дымом окружен,

Кладом золотым казался, дым на нем — дракон[301].

Адом был огонь и раем. В суть огня вникай:

Ад он — жаром пепелящим, ярким светом — рай.

Обитателям кумирен он — горящий ад,

Сад он райский для прошедших узкий мост — Сират.

Древний Зенд Зардушта гимны пламени поет,

Маг, как мотылек крылатый, вкруг огня снует.

В славный зимний день с друзьями пировал Бахрам,

Пил вино, как подобает пить вино царям.

Вина сладкие, жаркое, музыка, друзья,—

Это зимнею порою одобряю я.

Как улыбка уст румяных, в чаше блеск вина,

Коль вином горячим в стужу чаша та полна.

Музыкой разгорячен был у застольцев мозг,

Сердце в теплоте отрадной таяло, как воск.

Мудрецы путем веселья за вином пошли,

Искрящийся остроумьем разговор вели.

Каждый радостно, открыто шаху говорил

То, что в сердце благородном ото всех таил.

Некий славный иноземец среди них сидел,

Князь по крови, он, великий, знанием владел.

Светлый ликом, словно солнце, звался он Шида;

Живописец — чувств исполнен, вдохновлен всегда,

Геометр и математик, врач и астроном,

Был он в зодчестве прославлен дивным мастерством.

Словно воск, податлив камень был в его руках,

Яркий блеск его мозаик не погас в веках.

Он узорною резьбою зданья украшал

И по извести картины красками писал.

Поднялся он из застолья, перед шахом встал,

Поклонился, сел на место и царю сказал:

«Если будет мне согласье шаха и указ —

Устраню я от Ирана наговор и сглаз.

Я ученый и астролог. До высоких звезд

Мною знанья тайн небесных перекинут мост.

Был провидения дан мне при рожденье дар,

Зодчеству меня премудрый научил Симнар.

Предначертано мне было, чтобы я пришел

И для шаха семь высоких здесь дворцов возвел.

Чтобы семь цветов небесных радуги я взял,

Чтобы дом семи чертогов семицветным стал.

Семь прекрасных жен Бахраму судьбами даны,

Семь красавиц; каждой свойствен цвет ее страны.

Надо, чтоб дворец у каждой ей по цвету был,

Чтобы с цветом сочетался цвет семи светил.

В соответствии с движеньем неба и планет,

За семь дней своих неделя изменяет цвет.

И в согласии с движеньем вечных звезд и дней,

Каждый день пускай приходит шах к жене своей.

Шах ответил: «Я согласен. Эти семь дворцов

Златоверхих ты построишь средь моих садов.

Но и мне в свой срок придется к богу отойти,

Так зачем же здесь заботы лишние нести?

Говоришь, что семь чертогов мне построишь ты,

Что внутри, подобно раю, их устроишь ты?

В тех чертогах поселится только страсть моя,

Ну, а где же буду бога славословить я?

Коль в семи чертогах славить буду божество,

Где же будет храм? Где бога встречу моего?»

Но подумал про себя он: «Заблуждаюсь я,

Маловер, во всюду сущем сомневаюсь я.

Тот, кто землю наполняет и небесный свод,

Слово искренней молитвы всюду он поймет».

И, представ с душой открытой пред лицом творца,

Заложил Шида основу первого дворца.

Семь чертогов он два целых года возводил,

Ежедневно на рассвете на леса всходил.

Да! Поистине — ты скажешь — зодчий был велик!

Семь невиданно прекрасных он дворцов воздвиг.

Был у каждого свой тайный гороскоп, свой цвет.

С честью выполнил строитель данный им обет.

Шах Бахрам, придя, увидел средь своих садов

Семь дворцов, как семь небесных светлых куполов.

Знал он, что достигли слухи отдаленных стран,

Как безжалостно с Симнаром поступил Нуман.

Был Нуман за то сурово всюду осужден,

Что премудрого Симнара смерти предал он.

Чтоб Шида был им доволен, счастлив был весь век,

Шах ему богатый город подарил — Бабек.

Он сказал: «Нуман ошибку тяжкую свершил,

Я судить его не волен, — знал он, что творил».

Не по скупости Нуманом был Симнар убит,

Не по щедрости так щедро и Бахрам дарит.

Таково предначертанье в жизни сей земной,—

Здесь всегда один в убытке, с прибылью — другой.

Этот жаждою томится, гибнет тот в воде,

И награду за Симнара воздают Шиде.

Мудрый ведает: грядущий день от нас закрыт.

Поражен своей судьбою — человек молчит.