Пять поэм

Только пробой осветился звонкий золотой,
Что в Гяндже был по-румийски отчеканен мной,[346]

Начертал я имя шаха, чтоб моя рука

Прославлялась по вселенной долгие века.

Шах — в румийских одеяньях славный властелин;

Рум ему налоги платит, дань большую — Чин.

На стезе наук и знаний, словно на весы,

Разум Бахтишу он ставит и престол Исы.

Все творение земное дышит только им,

Небо, преклонясь, целует землю перед ним,

Ты, на милость чью надеждой полон Низами,

Средь касыд и песен века — песнь мою прими.

Коль найдет по нраву книгу твой высокий вкус,

Я, как твой венец высокий, в мире вознесусь.

Капельки росы медвяной стынут на шипах,

Божий дар небесной манной падает в песках.

Я тебе из сада мысли отдал лучший плод,

Чистый, сладостный, как в сливки погруженный мед.

Как инжир, в плоде роскошном сладки семена,

Сердцевина же — отборным миндалем полна.

В нем, для тех, кто ценит внешность, внешность хороша,

А ядро для тех, кем выше ценится душа.

Мой дастан — ларец закрытый, полный жемчугов,

Ключ к нему — в особом строе и значенье слов.

Я для мудрых этот жемчуг стал на нить низать,

Что сумеют самый трудный узел развязать.

Все, что доброго и злого в ней ты видеть мог,

Это — мысли указанье, разума намек.

Я семи царевен сказки нанизал подряд.

То — не сказки; в каждой сказке потаенный клад.

Сказку — у которой платье было коротко,

Я стихом своим крылатым удлинил легко.

Ну, а сказка, что сверх меры — мнилось мне — длинна,

Для тебя была искусно мной сокращена.

Я подарок царски щедрый подношу царю,—

Кость тебе со сладким мозгом жирную дарю.

Книгу я украсил тонко, росписью одел,

Чтоб ценитель благосклонно на нее смотрел.

Почему же так узорно изукрасил я

Семь сокровищниц, в них тайну смысла затая?

Это потому, что чтенье утомляет глаз,

А на росписи узорной отдыхает глаз.

Почему так длинно, спросишь, повесть я развил,

Чтением глаза, а уши пеньем полонил?

Потому, что много мыслей было у певца,

Как красавиц узкоглазых в глубине дворца.

Я — творец, мне был каламом сахарный тростник.

Пальма, полная плодами, — эта книга книг.

Я — жестоко осажденный в городе родном —

Убежать не мог, сражаться я не мог с врагом.

Словно с голубем, с дастаном весть я шлю сейчас,

Чтобы шах пришел и друга от осады спас.

Ты, чьи серьги носит вечный небосвод в ушах,

В драгоценных одеяньях светоносный шах,

Посмотри, какое чудо мой калам явил

В дни, когда ты добрым словом дух мой окрылил!

Завершил я эту книгу в срок, когда идет

По Хиджре без семилетья шестисотый год.

На четырнадцатых сутках[347]

месяца постаУтром положил калам я и закрыл уста.

Пусть благословеньем будет книга для тебя,

Чтобы ты со славой правил, правду возлюбя.

Пей из этих бейтов воду жизни и любви,

Словно Хызр, живой водою упоен — живи!

Будь во всем велик душою, с жизнью подружись,

Царствуй долго, и да будет радостною жизнь.

Коль простишь мне, что на зов твой не явился я,

То позволь, чтобы достойно объяснился я.

Хоть и в море наслаждений, царь мой, ты живешь,

В этой книге наслажденье вечное найдешь.

И всего, что ценно в мире, выше в наши дни

Эта книга, остальное — тяготы одни.

Пусть сто лет наш век продлится, даже пусть — пятьсот,

Самый долгий прекратится век и в тьму уйдет.

Этот клад, что освятил я именем твоим,

Вечен будет, как небесный светоч, негасим.

Здесь, мой шах, я слово правды завершить хочу,

И тебя с открытым сердцем восхвалить хочу.

Счастлив будь! Пусть будет солнце хлебом для тебя,

Пусть стремянный будет послан небом для тебя!

Да пошлет творец владыке радостный удел

И счастливым увенчает завершеньем дел!