Пять поэм

Тот, кто царственной книгой порадует вас,
Так, свой стих воскрешая, свой начал рассказ:

Был властитель румийский. Вседневное счастье

К венценосцу свое проявляло участье.

Это был, всеми славимый, царь Филикус;[358]

Услужал ему Рум и покорствовал Рус.

Ионийских земель неустанный хранитель,

В Македонии жил этот главный властитель.

Он был правнук Исхака[359]

, который рожденБыл Якубом. Над миром господствовал он.

Чтил все новое; думал о всем справедливом,

И с овцой дружный волк был в те годы не дивом.

Так он злых притеснял, что их рот был закрыт,

Что повергнул он Дария[360] в зависть и в стыд.

Дарий первенства жаждал, и много преданий

Есть о том, как с царя он потребовал дани.

Но румиец, правленья державший бразды,

Предпочел примиренье невзгодам вражды:

С тем, которому счастье прислуживать радо,

В пререканье вступать неразумно, не надо.

Он послал ему дань, чтоб от гнева отвлечь,

И отвел от себя злоумышленный меч.

Дарий — был ублажен изобилием дара.

Царь — укрыл нежный воск от палящего жара.

Но когда Искендера година пришла,

По-иному судьба повернула дела.

Он ударил копьем, — и, не ждавший напасти,

Дарий тотчас утратил всю мощь своей власти.

Старцы Рума составили книгу свою

Про отшельницу,[361] жившую в этом краю.

В день, когда материнства был час ей назначен,

Муж был ею потерян и город утрачен.

Подошел разрешиться от бремени срок,

И мученьям ужасным обрек ее рок.

И дитя родилось. И, в глуши умирая,

Мать стонала. Тоске ее не было края.

«Как с тобой свое горе измерим, о сын?

И каким будешь съеден ты зверем, о сын?»

Но забыла б она о слезах и о стоне,

Если б знала, что сын в божьем вскормится лоне.

И что сможет он власти безмерной достичь,

И, царя, обрести тьму бесценных добыч.

И ушла она в мир, непричастный заботам,

А дитяти помог нисходящий к сиротам.

Тот ребенок, что был и бессилен и сир,

Победил силой мысли все страны, весь мир.

Румский царь на охоте стал сразу печален,

Увидав бледный прах возле пыльных развалин.

И увидел он: к женщине мертвой припав,

Тихий никнет младенец меж высохших трав.

Молока не нашедший, сосал он свой палец,

Иль, в тоске по ушедшей, кусал он свой палец[362].

И рабами царя — как о том говорят —

Был свершен над усопшей печальный обряд.

А ребенка взял на руки царь и, высоко

Приподняв, удивлялся жестокости рока.

Взял его он с собой, полюбил, воспитал,—

И наследником трона сей найденный стал.

Но в душе у дихкана жила еще вера

В то, писал он, что Дарий — отец Искендера.

Но сличил эту запись дихкана я с той,

Что составил приверженец веры святой[363],

И открыл, к должной правде пылая любовью,

Что к пустому склонялись они баснословью.

И постиг я, собрав все известное встарь:

Искендера отец — Рума праведный царь.

Все напрасное снова отвергнув и снова,

Выбирал я меж слов полновесное слово.

Повествует проживший столь множество дней,

Излагая деянья древнейших царей:

Во дворце Филикуса, на царственном пире,

Появилась невеста, всех сладостней в мире.

Был красив ее шаг и пленителен стан,

Бровь — натянутый лук, косы — черный аркан.

Словно встал кипарис посреди луговины.

Кудри девы — фиалки, ланиты — жасмины.

Жарких полдней пылала она горячей…

Под покровом ресниц мрело пламя очей.

Ароматом кудрей; с их приманкою властной,

Переполнился пир, словно амброю страстной.

Царь свой взор от нее был не в силах отвлечь,

Об одной только дивной была его речь.

И в одну из ночей взял ее он в объятья,

И настал в жаркой мгле миг благого зачатья.

Словно тучей весенней провеяла мгла

И жемчужину в глуби морской зачала.

Девять лун протекло по стезям небосклона,

Плод оставил в свой час материнское лоно.

В ночь родин царь велел, чтоб созвал звездочет

Звездочетов, — узнать, как судьба потечет,

Чтоб открыл ему тайну, чтоб в звездном теченье

Распознал звездных знаков любое значенье.

И пришел предсказателей опытных ряд,

Чтоб вглядеться в тот мир, где созвездья горят.

И, держа пред собой чертежи и приборы,

На движенья светил старцы подняли взоры.

В высшей точке горело созвездие Льва,

На предельный свой блеск обретая права.

Многозвездный Овен, вечно мчащийся к знанью,

Запылав, устремился от знанья к деянью.

Близнецы и Меркурий сошлись, и, ясна,

Близ Тельца и Венеры катилась луна.

Плыл Юпитер к Стрельцу. Высь была не безбурна:

Колебало Весы приближенье Сатурна.

Но воинственный Марс шел и шел на подъем

И вступил в свой шестой, полный славою, дом.[364]

Что ж мы скажем на то, что явили созвездья?

Небу — «Слава!». Завистникам — «Ждите возмездья!».

Не дивись же, что звездным велениям в лад

Из ростка распустился невиданный сад.

Звездный ход был разгадан по древним примерам,—

И пришедшего в мир царь назвал Искендером.

Ясно старцам седым семь вещали планет,

Что возьмет он весь мир, что преград ему нет.

Все сказал звездочет обладателю Рума,

Чтоб ушла от Владыки тревожная дума.

В предвкушении благ, славой сына прельщен,

Казначея призвав, сел Владыка на трон.

В светлом сердце царевом тревоги не стало,

И просящим он роздал сокровищ немало.

Славя Месяц душистый, надежд не тая,

Пил он сладкие вина в саду у ручья.

И подрос кипарис, и негаданно рано

Встал на ножки, ступая красивей фазана.

Он из люлечки к луку тянулся; к коню

Он с постельки бросался, подобный огню.

У кормилицы стрел он просил, и в бумагу

Или в шелк их пускал. Проявляя отвагу,

Вырос крепким и, отроком ставши едва,

Выходил он с мечом на огромного льва.

И в седле властно правил он, будто заране

Он бразды всего мира сжимал в своей длани.