Пять поэм

Шар игральный у дня ночь взяла[409]

, но при этомРазодела весь мир лунным, сладостным светом.

Хоть пропал золотой полыхающий шар,

Но серебряных шариков реял пожар.

Вспомнил благостный сон о царе Искендере

И закрыл ему веки — души его двери.

Отдыхал Властелин до мгновений, когда

Мгла исчезла: сиянью настала чреда.

Поднял голову царь, чтоб за радостным пиром

Встретить утро, что, ярко вставая над миром,

Апельсином сразило рассвет. Пропылал

Он, покрывшийся кровью, как пламенный лал.

И когда было небо в сверканиях лала,

Нушабе к Повелителю путь свой держала.

И была под счастливой звездою она,

Как плывущая ввысь золотая луна.

За конем луноликой, сверканьем играя,

Шли рабыни, как вестницы светлого рая;

Сто Нахид помрачнели б, наверно, пред ней,

Ста Нахид ее пальчик единый ценней.

И предстал царский стан перед взором царицы,—

Там нет счета шатрам, там коней вереницы,

Там от золота стягов, от шелка знамен

Прах фиалковым стал, розов стал небосклон.

Между сотен шатров, с их парчовым узором,

Путь к царю не могла разыскать она взором,

Но, людей расспросив, прибыла ко двору —

К подпиравшему небо цареву шатру.

Золотые подпоры, из шелка канаты

И гвоздей серебро… Краше румской палаты

Для приемов шатер. И приема жена

Попросила, и спешилась эта Луна.

И позволили ей преклонения дани

Принести и пройти под шатровые ткани.

И узрела она: со склоненным лицом

Венценосцы стоят под единым венцом.

Перед тем, кого чтили все жители мира,

Пояс к поясу встали властители мира.

И одежд их сверкающих яркий багрец

Был опасен для глаз и для робких сердец.

И стенной они росписью, чудилось, были.

О движенье, о слове они позабыли.

Охватил тут невесту-затворницу страх:

В замке труднодоступном находится шах.

Преклонясь, Нушабе начала восхваленье.

Всех могучих она привела в умиленье.

Повелел государь — и сверкающий трон

Принесли. Был из чистого золота он.

Царь Луну усадил на возвышенном месте,

Ниже — тех, кто сопутствовал этой невесте.

Он прибывшей хороший прием оказал;

Что приезд ее благ, Нушабе он сказал.

Успокоилось сердце жены, и Властитель

Приказал, чтоб явился пиров управитель

И чтоб стольник скорей угощенья принес

И пустил вкруговую обильный поднос.

Но сперва, словно взят из источников рая,

Заструился «джуляб», духом розы играя.

Столь усладный напиток не только Хосров —

И Ширин не имела для званых пиров!

А затем белотканые скатерти стлали,

И поплыл запах амбры в небесные дали.

Блага все, что давало богатство земли,

В тяжких грудах поспешно на стол принесли:

Из муки серебристой, просеянной дважды,

Были поданы… луны — подумал бы каждый.

Словно свертки шелков, — для услады царей! —

Засияли хлеба, жаркий труд пекарей.

На подносах из золота груду и груду

Хлеба — сотни сортов! — расставляли повсюду.

Лишь лепешки одной[410]

не нашлось на столе —Той, что в небе, пылая, светила земле.

Все, поев, как положено, сладостной влаги

Пожелали. И жбаны раскрылись и фляги.

До полудня за чашами время прошло,

И, когда пламень дружбы вино разожгло,

Опьянения радость разгладила брови

Тем, кто к пиршествам жаркой исполнен любови.

И за струнной игрой до вечерней зари

Провели с Нушабе свое время пери́.

И когда в черный цвет свод оделся высокий

И к подушкам прильнуть так хотели бы щеки,

Молвил царь луноликим, словам их в ответ:

«Уезжать вам сегодня не следует, нет.

Я хочу, чтобы завтра возникло от Рыбы

До Луны пированье, чтоб все мы могли бы,

Как нам Кеи велели и сам Феридун,—

Усладиться вином и звучанием струн.

Может статься, в огне, наполняющем чаши,

Испекутся дела несвершенные наши.

Позабудем о всем, чем нас мир покарал,

Исцелит наши души столетний коралл[411].

Пусть ланит наших станут прекрасными розы:

Раскрасневшись, становятся страстными розы.

Коль мы прах напоим ценной амброй вина,—

Для мытья головы станет глина годна».

Что же! Радость пери́, преклоненных пред шахом,

Одержала победу над девичьим страхом.

И была Нушабе на царевом пиру

Так светла, как Зухре в небесах поутру.

Властной амброй дыша, глубока, чернокрыла

Стала ночь и мешочек свой мускусный вскрыла,

А из мускусных кос милых дев свой аркан

Сделал царь, сладкой амбры усилив дурман.

И луну и Юпитер арканом сим властным

Он заставил спуститься на землю к прекрасным.

Пированьем была эта страстная ночь,

И сверкали пери, — так хотелось им смочь

В пламень бросить подкову: хорошая мера,

Чтоб, колдуя, любовью зажечь Искендера!

Царской волей зажглись благовоний костры,

Словно маги в ночи затевали пиры.

Так он взвихрил огонь, что в хмелю позабыли

Все о скарбе — о том, чем так связаны были.

За вином, струны звонкие слушая, он

Всю провел эту ночь. Посветлел небосклон;

По лазури багрянец прошел полосою,

Черный соболь нежданно стал рыжей лисою.[412]

Снова стал веселиться зеленый простор,

И был царственный снова разостлан ковер.

Кипарисов ряды снова подняли станы,

Куропатки мелькнули, блеснули фазаны.

И запели пepи́. Им казалось, что пьян

И любовью и солнцем обильный Михрган.

И когда цвета яшмы запенились вина,

Тотчас яшмовой стала небес половина.