Пять поэм

Разостлавший ковер[423]

многоцветного сада,Свет зажег от светила, и льется услада.

Тот, кого породил славный царь Филикус,

Услыхав от абхазца, как пламенен рус,

Размышлял о сраженьях, вперив свои очи

В многозвездную мглу опустившейся ночи.

Все обдумывал он своих действий пути,

Чтоб исполнить обет и к победе прийти.

И когда рдяный конь отбежал от Шебдиза

И сверкнул, и ночная растаяла риза,—

Царь оставил Джейхун, свой покой отстраня,

Чтобы в степи Хорезма направить коня.

За спиной его — море: несчетные брони.

А пустыни пути — у него на ладони.

Степь Хорезма пройдя, он Джейхун перешел,

И пред ним вавилонский раскинулся дол.

Царь на русов спешил и в своих переходах

Ни на суше покоя не знал, ни на водах.

Не смыкал он очей, и, огнем обуян,

Пересек он широкие степи славян.

Там кыпчакских племен он увидел немало,[424]

Там лицо милых жен серебром заблистало.

Были пламенны жены и были нежны,

Были образом солнца, подобьем луны.

Узкоглазые куколки сладостным ликом

И для ангелов были б соблазном великим.

Что мужья им и братья! Вся прелесть их лиц

Без покрова — доступность открытых страниц.

И безбрачное войско душой изнывало,

Видя нежных, не знавших, что есть покрывало.

И вскипел в юных душах мучительный жар,

И объял всех бойцов нетерпенья пожар,

Все ж пред шахом, что не был на прелести падким,

Не бросались они к этим куколкам сладким,

Царь, узрев, что кыпчачки не чтут покрывал,

Счел обычай такой не достойным похвал:[425]

«Серебро этих лиц, — он подумал однажды, —

Что родник, а войска изнывают от жажды».

Все понятно царю: жены — влаги свежей,

И обычная жажда в душе у мужей.

Целый день посвятил он заботе об этом:

Всех кыпчакских вельмож он призвал, и, с приветом

Выйдя к ним, оказал им хороший прием,

И, возвыся их всех в снисхожденье своем,

Тайно молвил старейшинам: «Женам пристало,

Чтобы в тайне держало их лик покрывало,

Та жена, что чужому являет себя,

Чести мужа не чтит, свою честь погубя,

Будь из камня она, из железа, но все же

Это — женщина. Будьте, старейшины, строже!»

Но, услышав царя, эти стражи степей,—

Тех степей, где порою не сыщешь путей,

Отклонили его повеленье, считая,

Что пристоен обычай их вольного края.

«Мы, — сказали они, — внемля воле судьбы,—

У тебя в услуженье. Мы только рабы,

Но лицо прикрывать не показано женам

Ни обычаем нашим, ни нашим законом.

Пусть у вас есть покров для сокрытия лиц,

Мы глаза прикрываем покровом ресниц.

Коль взирать на лицо ты считаешь позором,

Обвинение шли не ланитам, а взорам.

Но прости — нам язык незатейливый дан,—

Для чего ты глядишь на лицо и на стан?

Есть у наших невест неплохая защита:

Почивальня чужая для скромниц закрыта.

Не терзай наших женщин напрасной чадрой.

Ты глаза свои лучше пред ними закрой:

Прикрывающий очи стыда покрывалом,

Не прельстится и солнца сверканием алым.

Все мы чтим Повелителя, никнем пред ним,

За него мы и души свои отдадим.

Верим в суд Повелителя строгий и правый,

Но хранить мы хотим наши старые нравы».

Искендер замолчал, их услышав ответ.

«Бесполезно, — решил он, — давать им совет».

Попросил мудреца всем дававший помогу,

Чтоб ему он помог, чтоб навел на дорогу:

Те, чьи косы как цепи, чей сладостен лик,

Соблазняют, и яд их соблазна велик.

Гибнет взор, созерцающий эту усладу,

Как ночной мотылек, увидавший лампаду.

Что нам сделать, чтоб стали стыдливей они,

Чтобы скрыли свой лик? Дай совет. Осени».

И познавший людей молвил шаху: «Внимаю

Мудрой речи твоей, твой приказ принимаю.

Здесь, в одной из равнин, талисман я создам.

Сказ о нем пронесется по всем городам.

Сотни жен, проходящих равниною тою,

От него отойдут, прикрываясь фатою.

Только надо, чтоб шах побыл в той стороне

И велел предоставить все нужное мне».

Или силой, иль с помощью золота, вскоре

Все добыл государь, и на вольном просторе

Муж, в пределах искусства достигший всего,

Стал трудиться, являя свое мастерство.

Изваял, всех привлекши к безлюдному месту,

Из прекрасного черного камня невесту.

Он чадрой беломраморной скрыл ее лик.

Словно свежий жасмин над агатом возник.

И все жены, узрев, что всех жен она строже,

Устыдясь, прикрывали лицо свое тоже

И, накинув покровы на сумрак волос,

Укрывали с лицом и сплетения кос.

Так имевший от счастья немало подачек

Укрываться заставил прекрасных кыпчачек.

Царь сказал мудрецу — так он был поражен:

«Изменил ты весь навык столь каменных жен.

Ничего не добился я царским приказом,

А твой камень в рассудок приводит их разом».:

Был ответ: «Государь! Мудрых небо хранит.

Сердце женщин кыпчакских — суровый гранит.

Пусть их грудь — серебро, а ланиты — что пламень,

Их привлек мой кумир, потому что он камень..

Видят жены, что идол суров, недвижим,

И смягчаются в трепете сердцем своим:

Если каменный идол боится позора

И ланиты прикрыл от нескромного взора,

Как же им не укрыться от чуждых очей,

Чтобы взор на пути не смущал их ничей!

Есть и тайна, которою действует идол,

Но ее, государь, и тебе я б не выдал!»

Изваяньем таинственным, в годах былых,

Был опущен покров на красавиц степных.

И теперь в тех степях, за их сизым туманом,

С неповерженным встретишься ты талисманом.[426]

Вкруг него твой увидит дивящийся взор

Древки стрел, словно травы у сонных озер.

Но хоть стрелам, разящим орлов, нет и счета,—

Здесь увидишь орлов, шум услышишь их взлета.

И приходят кыпчаков сюда племена,

И пред идолом гнется кыпчаков спина.

Пеший путник придет или явится конный,—

Покоряет любого кумир их исконный.

Всадник медлит пред ним, и, коня придержав,

Он стрелу, наклоняясь, вонзает меж трав.

Знает каждый пастух, прогоняющий стадо,

Что оставить овцу перед идолом надо.

И на эту овцу из блистающей мглы

Раскаленных небес ниспадают орлы.

И, когтей устрашаясь булатных орлиных,

Ищут многие путь лишь в окрестных долинах.

Посмотри ж, как, творя из гранитной скалы,

Я запутал узлы и распутал узлы.