Пять поэм

Над зеленою солнце взошло пеленой,
Смыло небо индиго с одежды ночной,

И опять злые львы стали яростны, хмуры,

И от них погибать снова начали гуры.

Снова колокол бил, как веленья судьбы,

Снова кровь закипела от рева трубы.

Столько в громе литавр загремело угрозы,

Что всех щек пожелтели румяные розы.

И опять Джовдере появился; огнем

Он пылал, и усталости не было в нем,

И Хинди, эту гору узрев пред собою,

На хуттальском коне приготовился к бою.

И хоть много ударов нанес он врагу,

Бесполезно кружась на кровавом лугу,

Но, напрягши всю мощь и наморщивши брови,

Всей душою возжаждавши вражеской крови,

Снес он голову руса; упала она

Под копыта лихого его скакуна.

И, гарцуя, Хинди звал врагов на сраженье,

Всем, спешившим к нему, нанося пораженье.

Был прославленный муж. Его звали Тартус.

Восхвалял его каждый воинственный рус.

Этот красный дракон, быстрым пламенем рея,

Пожелал опрокинуть воителя Рея.

И помчался он в бой, громогласен и скор,

Как ревущий поток, ниспадающий с гор.

Оба крепко владели всем воинским делом.

Каждый в этом бою был и ловким и смелым.

Все ж был натиск Тартуса так лют и удал,

Что рассыпался прахом индийский сандал.[430]

Кубок тела Хинди он избавил от крови:

Лить вино, бить сосуды, — ему ль было внове?

«Я тот хищник, — сказал он, снимая свой шлем,—

Что всех львов повергает. — И молвил затем: —

Я слыву самым мощным и яростным самым,

Я был матерью назван всех русов Рустамом.

Ты, что, хмуря чело, мнишь пролить мою кровь,—

Ты себе не кольчугу, а саван готовь.

Не умчусь я, пока еще многих не скину

С их коней, не втопчу этих немощных в глину».

Пал отважный Хинди. Нет отчаянью мер!

Извиваясь, как локон, стонал Искендер.

В бой хотел повернуть он поводья и строго

Наказать гордеца, но помедлил немного

И окрест поглядел: кто хотел бы за честь

Румских сил постоять и помчаться на месть?

И увидел: с мечом, разъяренно подъятым,

Скачет всадник, сверкая китайским булатом.

Он храбрец, он умело владеет конем,

А под ним черный конь ярым пышет огнем,

Весь в железе он скрыт, только рдеющий лалом

Сжатый рот его виден под тяжким забралом.

И, гарцуя, мечом заиграл он, и вот —

Стал на жаркую схватку взирать небосвод.

И была длань безвестного дивно умела,

И Тартуса рука в страшной битве слабела.

И на руса направя стремленье свое,

Вскинул всадник меча своего лезвие,—

И врага голова от руки его взмаха

Пала наземь и стала добычею праха.

И, огнем своих глаз в пыльной мгле заблестев,

На безвестного новый набросился лев,

Но утратил он голову мигом. Немало

Еще новых голов наземь тяжко упало.

Сорок русов, подобных огромной горе,

Смелый лев уложил в этой страшной игре.

И коня, цвета ночи, погнал он, в рубины

Обращая все камни кровавой долины.

И куда бы ни мчал черногривого он,—

Разгонял он все воинство вражьих племен.

Кто бы вышел на бой? Торопливое жало

Неизбежною смертью врагам угрожало.

И смельчак быстроногому вихрю, — всегда

Поводам его верному, — дал повода.

Было сто человек в этой скачке убито,

Сто поранено, сто сметено под копыта.

Искендер отдавал восхищения дань

Этой мощи, и меч восхваляя, и длань.

А наездник все бился упрямо, сурово.

Лил он пламя на хворост все снова и снова.

И пока небосвод не погас голубой,

Не хотел он покинуть удачливый бой.

Но когда рдяный свет пал за синие горы,

И смежил яркий день утомленные взоры,

И всклубившийся мрак захотел тишины,

И, от Рыбы поднявшись до самой Луны,

Затемнил на земле все земные дороги,

И пожрал, словно змей, месяц ясный двурогий,—

Дивный воин, ночной прекращая набег

И коня повернув, поскакал на ночлег.

Так поспешно он скрылся под пологом ночи,

Что за ним не поспели взирающих очи.

И сказал Искендер, ему вслед поглядев:

«С сердцем львиным, как видно, сей огненный лев».

И, задумавшись, молвил затем Повелитель:

«Кто ж он был, этот скрытый железом воитель?

Если б смог я узреть этот спрятанный лик,

Мною спрятанный клад перед ним бы возник.

За народ в его длани я вижу поруку,

И мою своей силой усилил он руку.

Чем подобному льву я сумею воздать?

Да сияет над смелым небес благодать!»