Пять поэм

И царь был распален ее великим жаром,
И на Шебдиза он вскочил во гневе яром.

Он грозно выкрикнул: «Меня не скоро жди!

Коль море иль огонь увижу впереди,

Клянусь: я от огня не отвращу Шебдиза;

И что его прыжку морей кипучих риза!

Не думаешь ли ты, что буду спать и впредь?

Ручаюсь: дремлющим Хосрова не узреть.

На высоту слона теперь я землю взрою,

И боевых слонов для смотра я построю.

И стану я как слон, могучий, грозный слон.

Я на подушке спал. Я ныне пробужден.

Я, все забыв, осла завел на эту крышу![202]

Свести сумею вниз! Я зов рассудка слышу.

Кувшин, что сделал я, теперь на берегу.

Сумел его слепить — разбить его смогу.

Меня ли разжигать, в меня вперяя очи,

Иль обучать гореть во мраке долгой ночи,

Не исполнением желанья устрашать

Иль мужеству меня надменно обучать?

Моя любовь к тебе меня миров лишила!

О, страсть! Тьму тем людей она голов лишила!

Я знал бы, коль во мне ты не родила б смут:

Опять края венца мне волосы сожмут.

Не голову ль мою поймала ты арканом?

Сняла его, но все ж я пленным был и пьяным.

Ты мне дала вина смертельнее огня,

И опьяненного связала ты меня.

И опьяненному твердишь ты: «Поднимайся,

На трезвого врага неистово бросайся».

Да, мы сразимся с ним! Я вражий сброшу гнет.

Но дай сперва уйти из тягостных тенет.

Душа, опомнившись, движенья захотела.

По следу двинусь я мне радостного дела.

Да, наставленье мне хорошее дано.

И совершится все, что ныне быть должно.

Ты мне сказала все о том, каков я ныне,

Ты мне поведала о зле, о благостыне.

В былом подвластен мне был необъятный дол.

Мой славен был венец, мой славен был престол.

В скитальца ты меня мгновенно обратила,

В того, кто в горестях бессменно, обратила.

Я был пришит к седлу любовною тоской.

Какой бы вихрь занес сюда меня? Какой?

Пока твоя приязнь сверкала мне украдкой,—

И речь твоя ко мне текла, как сахар, сладкой.

Тобою от любви я ныне отрешен.

На мой отъезд приказ тобою мне вручен.

Я знал, что я уйду, лишь срок укажет небо,

Ведь злонамеренным я гостем вовсе не был.

Был потчеван тобой, — и медлил потому.

Уйду, коль хлеба ты мне сунула в суму»,[203]

Гилянского коня направив из ограды,

Путем гилянским он повел свои отряды,

Сердитый на Ширин, он мрачен был, угрюм.

Поход ускоривши, направился он в Рум.

Он знал: стрела врага лететь в него готова.

Венца не стало. Шлем — вот он, венец Хосрова!

Он, зная, что пути оберегал Бехрам,

Скакал без устали по долам и горам.

Четырехкрылый был под ним орел; дракона[204]

Хранил у пояса. Бехрам! Страшись урона!

И вот к монастырю примчался он; монах

Ютился там. То был «Всепостиженья шах».

Ему грядущее немало дел открыло,

И для Хосрова он истолковал светила.

Все стало явственней. Он мудрый дал совет.

Он изреченьями открыл Хосрову свет.

И к морю поспешил Хосров, и переходы

Он делал одвуконь. И вот сверкнули воды.

Он гнать вдоль берега гнедого не устал,

В Константинополе кайсару он предстал.

И призадумался тогда Владыка Рума,

И важное чело избороздила дума.

Удачею он счел для дома своего

Приезд Хосрова в Рум; и обнял он его.

Узнав, что в числах звезд приязнь, а не коварство.

Прибывшему решил свое вручить он царство

И дать — хоть воздвигал он христианства храм —

Парвизу в жены дочь, царевну Мариам.

И меж владыками в ночь свадьбы было много

Условий скреплено; все обсудили строго.

О Мариам, о нем, кто счастья встретил свет,

О том, какой он смог румийцам дать ответ,

Как с Ниатусом он хитро, хвостом павлина,

Построил рать, о всех походах властелина

Не стану говорить; о том сказал иной[205]

—Бреду, а он уснул — пройдя свой путь земной.

Коль захочу я сбить былым рассказам цену,

Сказитель будущий собьет мне разом цену.