Пять синхронных срезов (механизм разрушения). Книга вторая

Мы не виделись почти три года: когда они осенью приехали с маленьким Геной, я училась в 10-м классе и совершенно не учила уроки, а только помогала маме по хозяйству. (Это я так в институт готовилась поступать!) Люба не хотела и не умела ничего делать. Мальчишке полгода, она стирала пелёнки сама, но сколько ещё кроме этого дел надо было делать! Рано утром мама ходила за молоком к Колощукам, но однажды проспала, молока нам не оставили, и мама принесла молоко из совхозной столовой. Люба плакала, это молоко неправильное, а молоко должно быть обязательно от одной и той же коровы, это ещё на Украине ей сказали, чтобы там, в Сибири, она правильно кормила своего сыночка. Родители весь вечер шушукались в дальней комнате, потом папа позвал меня и стал так же тихо, но очень сердито говорить мне, что мама очень устаёт, не высыпается, поэтому проспала, и что нечего плакать, как будто это я научила Любу плакать, или подруга ей, или отвечаю за неё. Однажды я сняла с верёвки в ванной сухие пелёнки, от горячей печки они высохли так, что даже хрустели; а мне некуда было вешать выстиранную папину рубаху. Но Люба определила, что пелёнки не были сухие, и написала Женьке об этом письмо на остров Сахалин, где он по распределению ловил рыбу то на сейнере, то на траулере. Брат прислал мне письмо на полстранички. «Я тебе этого никогда не прощу!», не конкретизируя, впрочем, чего именно этого. Я рада, что сама вскрыла конверт, и что родители эту гадость не видели. Но куда же её теперь спрятать?! Чтобы никто не нашёл! И я устанавливаю конверт в свой школьный дневник потайным образом. Но однокласник N почему-то вытаскивает(!) из моего дневника этот конверт и читает письмо. Он делится впечатлениями от прочтения чужого письма со своим дружочком NN, и тот, глядя в сторону, просит у меня дневник, переписать расписание, дома. Я отдаю свой дневник переписать расписание, но письма там, конечно, уже нет. Оно в печке. Странно, что я не сразу догадалась, где этому письму место. Я вспоминаю всё это и многое другое, пока подхожу к Жене. Гена на трёхколёсном велосипеде, они всё утро меня ждут на улице; повторяет вслед за отцом:

– Нэма тоты Таны…

– Нема тёти Тани…

Гена говорит по-украински, не по-русски: «Тана. Дэ Тана?» Гену все учат говорить тётя Таня: и Женя, и Люба, и бабушка, и даже я сама говорю так:

– Геночка, иди сюда, тётя Таня тебе что-то даст…

Но и маленький, и большой он зовёт меня Таней.

Женя говорит мне: «Какое у тебя платье некрасивое! Что ты не могла что-нибудь получше одеть!» Ничего себе, три года не виделись; какой тон ужасный. Я была не подготовлена к такой постановке вопроса и стала в тупик. Платье новое, его мама мне сшила, как мы тогда говорили, т. е. заказала в ателье дома, даже без меня, мама очень любила так делать: вечно меня дома нет, вечно я в Москве. Платье ситцевое, летнее, без рукавов, с пышной оборкой по подолу, с пояском, неярко-зелёный цвет в мелких цветочках. Первое, что я подумала: что бы ты понимал в тряпках, а второе: а если понимаешь, то в чём дело: платье нормальное.

Мне его мама сшила!

Я не стала ссориться с братом, я не для этого была отправлена на самолёте, чтоб ссориться; просто пришлось проглотить неприятность, если не сказать обиду, и гостить дальше. Небольшое дипломатическое гощение. В честь моего приезда бутылка водки.

Мы ведём общий обычный разговор о жизни, о еде, о колбасе, о ценах; всё как обычно. Где взять эту колбасу; на рынке, впрочем, всё есть, но дорого. Валентина Ивановна высказывает какое необычное суждение: «Лишь бы войны не было!» Я просто удивляюсь, но не говорю, с чего бы война была?! Не будет, конечно! Про себя также продолжаю размышлять: она помнит, конечно, войну; сравнивает, на всё согласна, со всем смирилась, судя по её словам. Странно очень, а с чем?! Непривычные эти слова Женькиной тёщи я всё же нашла какими-то неуместными. У нас дома так никогда не говорят.

И ещё запомнила один с ней разговор. Не помню, по поводу чего-то она истово вспомнила Бога. Я, конечно, не могу не поправить бабку: бога нет. Она смотрит на меня серьёзно: «Да, Таня, конечно, Его никто никогда не видел, но ни один волос не упадёт с головы человека без Его воли». Спокойно, но с бескрайним убеждением и уверенностью она мне эти слова сказала, и уж больше я ей не возражала.

Мы идём гулять и отдыхать в дубовый широколиственный лес, с арбузом, фотографируемся. Женя заодно набирает себе маленьких круглых дубовых веничков – париться в бане. Мне это настолько странно, что я даже не знаю, что думать. Всё не так. Я не привезла Жене из дома денег, и поэтому он решил, что платье на мне не такое, каким должно быть… Или даже от чего-то другого расстроился; не знаю. Бабушка Валентина Ивановна продолжала и на пенсии работать; она так улыбалась, что я удивлялась, как мой брат может с ними жить. Жуть.