Пять снов Марчелло

Пляж загрохотал свистом и овациями. Люди на берегу и в воде махали уплывающим лодкам руками, подбрасывали в воздух панамы и кепки и даже пританцовывали. Они ликовали. И тут уж Марчелло было совсем непонятно радовались ли они уходу шумной компании или провожали её с поддержкой, как провожают идущих на правое дело. Одна на всех, выраженная на лицах эмоция была такая, какие попугаю никогда не удавалось понять в людях. Удовольствие, изображенное ею, удивительным образом соседствовало с досадой, которая скрывалась во влажном блеске глаз и пряталась за улыбками. Сочетание это не увязывалось в мозгу какаду ни с одним объяснением. Таковое попросту не приходило ему на ум, как бы он этого ни хотел. Потому что быть попугаем не тоже самое, что быть человеком. Здесь недостаточно видеть и уметь думать над увиденным. Здесь необходимо видеть и суметь думать по-человечески о том, что видишь. А люди, как представлялось Марчелло, имеют такой склад сознания, при котором текучесть соображений перекрёстная, и видимо они, соображения, могут противоречить одно другому, поэтому и отражаются в лицах и поведении одновременно и контрастно друг другу. Таким было одно из множества предположений какаду о причине чудных людских эмоций. Запутаться в них было несложно. И он запутался.

А белоснежная яхта, озвученная возгласами пляжной толпы, вздрагивала на волнах морщенной морской поверхности и уносилась всё дальше, уходя от преследования. Катер охраны гнался за ней, хватал её криком громкоговорителя, а она всё не сдавалась и, размашисто виляя по воде, плыла к краю горизонта.

Марчелло подумал о том, что ждёт мятежный парусник там, куда он мчится- в слиянии моря и неба, на краю синей воды- и его щипнуло чувство опасности. Не там ли обитает вздыхающее волнами нечто? Не у него ли тот ищет защиты? Или может так быть, что одному какаду стало слышно присутствие неведомого существа? Он один догадался о скрытой в водах моря опасности и предвидит её, в то время, как люди ликуют, не зная, что подстерегает беглецов впереди? Если так, то беспечные обитатели яхты идут прямиком в логово спящего чудовища. Они идут к нему на всей скорости белого судна, дерзко возвещая криками и рокотом мотора о своём вторжении в его величественный сон. Безумцы! Им не укрыться от гнева разбуженного нечто, не спастись вдали от берегов! Синева уже окружила их, сжала их до маленькой хрупкой точки и вот-вот поглотит!

Какаду зажмурил глаза и сам весь сжался. По его коже колкими иголочками волнения побежал страх. Вздымая перья, он облизывал Марчелло скользким холодным языком и шептал ему жуткое описание происходящего на горизонте. Всё стало обеззвученным, и слышным был только этот назойливый голос, то ли шепчущий, а то ли кричащий слова страшного рассказа о гибели белого парусника. Вот уже накрывает его волной тёмная рука чудовища.. Вот уже ложится он на песчаное морское дно, и пятна солнечного света, кривясь под рябью воды, дрожат на нём прозрачными бликами.

Ужас достиг своего пика. Марчелло вскрикнул и открыл глаза.

На горизонте не было ни яхты, ни катера, и никто, кроме попугая, не смотрел вдаль в надежде их увидеть. Люди пляжа из наблюдателей и свидетелей вновь стали отдыхающими. Им не было дела до исчезнувшего судна. Они снова плавали в воде, ели, прохаживались вдоль берега, лежали на своих ковриках, говорили о незначительном и смеялись. Словно здесь никогда и не было того парусника. Словно они никогда не слышали голосов с его палубы и не кричали вслед, когда он уплывал.

Марчелло медленно обвёл пляж взглядом и остановил его на кромке воды. Волны набегали на берег и отступали от него: морское нечто продолжало свой спокойный сон.

В прибрежной воде на отмели играли дети. Их надувные жилеты, круги и матрасы цветасто пестрели в морской синеве, руки их мелькали в россыпи водяных брызг, а лица сияли улыбками и звонко смеялись наперебой тихому шёпоту волн. Свободные от усталого желания лежать в бездействии под зонтами и вести разговоры дети резвились без счета времени, без мыслей, целиком отдавая себя удовольствию быть необременёнными возрастом. Нудных взрослых людей, берегущих волосы от воды и ежеминутно оправляющих складки на своих купальных костюмах, среди них не было. Здесь, на отмели, в цветной полосе из надувных кругов, панам и плавок, от влаги и соли морщилась на пальцах кожа, с взъерошенных девичьих кос и мальчишечьих кудрей стекала вода, и громко визжало настоящее счастье. Это оно плескалось и брызгало веером искристых капель; оно подбрасывало в воздух мячи, ныряло, стреляло из водяных пистолетов и, отплёвываясь от них струйками воды, хохотало. Ему не было дела до чудовищ и съеденных ими яхт. Вряд ли оно знало о них, ведь счастье не видит ни монстров, ни чужих кораблей.

Почему Марчелло не заметил этого раньше? Почему только сейчас его глазам открылась эта пёстрая картина? Прежде её не было?