Пять жизней и одна смерть

Я чувствовала себя скованно, ноги, будто бревна, не хотели сгибаться, мышцы рук были натянуты словно струны. Сделав над собой усилие, я все-таки присела на покрывало, заняв руки и взгляд подарочным пакетом. Он протянул мне бокал вина.

– Спасибо. – Я взяла его, хотя никогда раньше не пила.

Но этот бокал был из его рук, как я могла отказаться? Дура.

В горле пересохло, щеки жгло пламенем, и я сделала пару глотков. Красное вино было невкусным, кисловатым, с горчинкой. Таким, от которого вяжет язык и дерет горло. Я облизала губы и опустила глаза. Потом протянула ему подарочный пакет.

– Что это? – спросил он удивленно-лукаво.

– Подарок на Рождество, – выдавила я.

Он открыл пакет и достал галстук.

– Хороший, мне нравится, – произнес он сухо, но довольно.

Стянул с себя свой черный галстук и надел мой подарок. Ему идеально подошли и цвет, и фактура, я залюбовалась им, наконец не скрывая своих чувств.

Но тут что-то пошло не так. Я почувствовала головокружение и томную слабость. Мне захотелось прилечь. Все тело стало каким-то мягким и податливым, словно я кусок пластилина или даже желе. Меня водило из стороны в сторону, руки свисали, как безвольные ленты. Я подумала, что подвела его, что на первом свидании мне стало не по себе от какого-то бокала вина. Но тут вгляделась в его лицо и ужаснулась увиденному. На меня смотрел совершенно другой человек: хищный, с нескрываемым, противным, прямо мерзким выражением ожидания в глазах и ухмылке. Во всем его виде сквозило презрение и животное желание. Я хотела вскрикнуть, но язык оказался распухшим и совершенно непослушным. Руки и ноги были чужими, пришитыми к телу. Я почувствовала себя тряпичной куклой, которая больше себе не подвластна.

– Что со мной? – выдавила я глухим, еле слышным голосом.

– С тобой? С тобой то, что ты заслуживаешь, мелкая шлюха, – прорычал он и стал раздеваться.

Он стянул с себя рубашку, оставив мой подарок на своем обнаженном торсе. Расстегнул брюки, и я закрыла глаза. Не хотела в это верить, мое сознание отказывалось понимать, что происходит. При этом я помню, как он задрал мое платье цвета крем-брюле, как стянул колготки и трусы. Помню его липкие, отвратительные прикосновения, его слова ненависти и похоти. Я помню все! Стоит мне только закрыть глаза, я слышу его, чувствую его взгляд, чувствую его на своей коже. В какой-то момент он приказал мне не зажмуриваться, а смотреть на него, я пыталась не подчиняться – в моем-то положении, – еще сильнее смыкая веки. Но затем ощутила грубую кожу его ладоней на своей шее и почувствовала, что мне перекрывают кислород. Сопротивляться было бессмысленно. Он ослабил давление на шею, улыбаясь и смеясь мне в лицо, продолжая делать то, что делал. А я уставилась на темно-синий галстук, который маятником болтался туда-сюда на его груди. По щекам безмолвно бежали слезы.

Если бы только мои руки подчинялись мне! Хотя зачем себе врать. Я бы все равно так и лежала под ним, уставившись на синее, блестящее пятно бездны. Не кричала и даже не пыталась сопротивляться, не пыталась сжаться или защититься. Я просто умирала, осознавая реальность…

Сейчас мне хочется представлять себя сильной и смелой, думать, как бы я царапалась и кусалась, как ударила бы его со всей силы в пах, выдавила зрачки из глазниц или залепила смачную, острую пощечину. А может, впилась бы в него зубами и оторвала кусок мяса. Но я была под действием препарата, я не могла сопротивляться. Хотя, даже если бы он ничего не подмешал в вино, думаю, мне все равно не хватило бы смелости, силы, характера, чтобы дать отпор. По крайней мере, тогда. На что я способна сегодня – сама не знаю. Но то, что я изменилась, – это уж точно.

Закончив, он грубо вытер мои слезы, затем смахнул свои следы и, как ни в чем не бывало, убрал галстук в подарочный пакет.

Оделся, оттащил меня к стене и аккуратно, уверенно собрал все декорации вечера. Все его движения были пропитаны удовольствием, спокойствием и одухотворением. Он напоминал мерзкого кота, который только что поймал и съел воробушка, а теперь с довольной мордой разгуливает по двору.

– Ты сама это заслужила, ты же понимаешь? – спросил он меня.

Я не ответила.

– Такие, как ты, сами навязываются, вынуждают мужчин быть грубыми. Все видели, как ты вешалась на меня, как не давала прохода. Такие, как ты, рождаются шлюхами, понимаешь?

Он посмотрел на меня в последний раз, развернулся, задул свечи и исчез во мраке театрального зала. А я продолжала лежать, прижатая к стене, в кромешной темноте, уничтоженная, раздавленная, убитая.