Пять жизней и одна смерть

– То есть ты хочешь, чтобы я узнал, была ли при жертве тетрадь?

– Да.

– А потом я должен ее выкрасть для тебя? – явно поражаясь моему нахальству, уточняет он.

– Ну не выкрасть, скорее взять на время. Или я могла бы прийти к вам в участок и посмотреть ее на месте, – пытаюсь я сгладить свою просьбу.

– Э, нет, так не пойдет. Скажи, что ты ищешь, и я попробую посмотреть.

– То есть она с ней была? – Я ухватываюсь за его ответ.

– Да, при ней была найдена тетрадь с рисунками.

– Это хорошо, – улыбаюсь я.

– Так что я должен в ней найти?

– А вот этого не знаю. Мне нужно самой посмотреть. Может, в ней ничего и нет. Но надеюсь, что посмотрю и что-то вспомню. Я просто так чувствую.

Слышится его неестественно выдавленный смех:

– Ты хочешь, чтобы я взял из хранилища для тебя вещественное доказательство только потому, что ты что-то чувствуешь? Ты издеваешься? Считаешь, это смешно?

– Нет, это не смешно, – сдаюсь я. – Ладно, забудьте. Просто подумала, что вы готовы помочь. Но ошиблась. Разберусь сама.

Про списки студентов две тысячи седьмого года решаю не упоминать, с его-то настроем.

– Интересно, как? – ехидно спрашивает он.

– Что-нибудь придумаю.

«К примеру, могу попросить Ала, чтоб он достал хотя бы копию тетради. А со списками – обращусь к декану, если не дождусь перемещения. Может, он будет лояльнее и пойдет навстречу. Ну если, конечно, это не связано с его женой. Но отрицательный ответ – тоже ответ».

– Да уж. Ты-то придумаешь, не сомневаюсь, – продолжает злорадствовать Сергей.

Я закипаю, как вода в прозрачном электрическом чайнике, прямо на глазах.

«Еще его ехидства мне сегодня не доставало. Зачем я ему вообще позвонила?»

– Ладно, постараюсь что-нибудь придумать и сообщу тебе, – говорит вдруг он и вешает трубку.

Я замираю на месте с трубкой в руках, не зная, как мне реагировать на его манеру общения. Но день-то я могу подождать? Мне все равно завтра ехать в тюрьму. Так что сегодня даже Ал, при всем его желании, мне помочь не сможет.

Собираю разбросанные по полу вещи, принимаю душ, пытаясь расслабиться. Но мои мысли снова и снова возвращаются к воспоминаниям Элизы. К ее словам, к ее чувствам. Я ощущаю родство наших душ, чувствую, что мы едины, что понимаем друг друга. Может, мне тоже стоит оставить свою жизнь на белых, чистых листах бумаги? А вдруг это может спасти и меня?

Наступает день Х. С самого утра все валится из рук. Я разбиваю любимую кружку, обливаю себя горячим чаем, испачкав наглаженные брюки и оставив красный, огромный и ужасно болезненный ожог на ноге. Приходится надеть свободные шаровары, чтобы не царапать поврежденную кожу. Потом рвется ручка у новой сумки, и я судорожно запихиваю все вещи в старый рюкзак. Элиза еще не пришла в сознание, и Марта заражает меня своей нервозностью. Я начинаю переживать еще сильнее, словно собираюсь на экзамен, не выучив ни одного билета. Наконец вырываюсь из квартиры и бегу к остановке. Говорить, что путь до тюрьмы дался мне легко, не буду. Спотыкаюсь на ровном месте, мне трижды наступают на ногу, а еще я пропускаю свой автобус. Но через каких-то два часа все-таки стою на проходной и заполняю анкету посещения. Моя ручка перестает писать, и я трачу минут десять в ожидании пригодной замены. Не знаю, кого хочет уберечь шутница-судьба от этой встречи, меня или Кира.

Когда я заполняю уйму формуляров, меня наконец ведут по длинному серому коридору в комнату, где в ряд выстроено около десятка столов, разделенных перегородками. Подводят к одному из них. Я сажусь на потрепанный стул. Передо мной высится стекло, покрытое множеством царапин и шрамов. Странно, что в таких местах даже мебель подвергнута заточению за какие-то свои преступления. Через несколько минут с той стороны стекла подводят Кира в темной тюремной одежде, снимают с него наручники, он садится напротив. Кир находится на расстоянии вытянутой руки, но при этом недосягаем – между нами непробиваемое, хоть и прозрачное препятствие. Я беру трубку, которая лежит на столе, он повторяет мое движение.

– Привет, – говорит Кир с таким трепетом в голосе, что кровь в венах сворачивается, останавливается, как и вся жизнь вокруг.

Он совершенно другой – не такой, как на фото, и не такой, каким я его представляла. В его взгляде сквозят тонны сожаления и раскаяния. А еще я вижу безбрежную, преданную, безусловную любовь, с которой он смотрит на меня.

– Привет, – отвечаю я.

– Вот ты и пришла, сестренка, – мягким шепотом произносит он, и его глаза блестят влагой.

Сестренка? Я-то думала, что Анна была его девушкой…

Громко вбираю в себя воздух. Мне кажется, в моих глазах должны отражаться миллионы вопросов, потому что он весь сжимается и ссутуливается.

– Прости, сестренка, прости, что не смог, не смог уберечь, отдалился, не понял, что что-то происходит. Я не смог защитить тебя, не успел, позволил этому случиться, – молит он, захлебываясь эмоциями, которые копились все это время.

– Подожди, остановись, – грубо прерываю его я. – Я не понимаю. У меня нет брата.

Его рука замирает с трубкой, и он в ужасе глядит на меня.

– Что ты такое говоришь?