И, увидев, как по его щекам начинают течь слезы, чувствую такое облегчение, словно с меня сняли тугой затянутый корсет, который не позволял дышать, постоянно давил и сковывал. Вдыхаю полной грудью, вытираю соленые капли. И прощает его не Анна, прощаю его я – Лина.
– Но я хочу знать, что произошло тем вечером. Это ты ее убил? – задаю я вопрос, ради которого пришла сюда.
– Нет, – выдыхает он. – Я бы никогда этого не сделал.
От его слов в легких кончается воздух. Все лицо пылает, в висках стучит, шея ноет от напряжения.
– Тогда что произошло двадцатого апреля прошлого года? Почему ты признался? Это я, да? Я это сделала?
Мои губы дрожат, все тело бьет озноб.
– Анна… Я не могу тебе помочь в этих вопросах. И не надо открывать черный ящик. Тебе повезло забыть тот вечер, поверь, не стоит его вспоминать, – твердо отвечает он. – Расскажи лучше, как ты? Ты изменилась, совершенно другая. Подстригла волосы, тебе хорошо, хотя я очень любил твои длинные каштановые кудри. Чем занимаешься, как учеба?
– Это все не важно, – отмахиваюсь я от его вопросов. – Я должна вспомнить, понимаешь? Я хочу вспомнить!
– Нет, – резко отвечает он. – Это уже случилось, я взял всю вину на себя. Я осужден на двадцать пять лет и отсижу положенный срок. Это ничего, слышишь? Я будто вернулся в приют. Свои порядки, законы, правила. – Он пытается улыбнуться, но улыбка получается фальшивой.
– Но я должна…
– Нет, ты слышишь меня? Я сказал, нет. Я хочу, чтобы ты жила дальше. Жила нормальной жизнью. Ты всегда сможешь приходить ко мне, если захочешь увидеть, – грустно, но бескомпромиссно произносит он, словно озвучивает приговор.
– Я должна знать! Что произошло, что я сделала? Почему я сделала это? – бешено, визгливо забрасываю его вопросами. – Черт возьми, мне нужна правда о том вечере, я так больше не могу!
Он ударяет кулаком о стол, я вздрагиваю. Охрана бросает на нас предупреждающие взгляды.
– Ты уверена, что хочешь знать? – хрипит Кир.
Я киваю. Ладони потеют, тело покрывается мелкими мурашками, в животе все скручивает, а я замираю в ожидании правды.
Он сдается, сжимает в руке трубку так, что его стертые костяшки пальцев превращаются в мел, и тихо произносит:
– В тот вечер ты позвонила мне. Ты рыдала, захлебывалась, задыхалась. Слов было почти не разобрать. Я пытался понять, что ты говоришь, но это казалось почти невозможным. А твой плач рвал сердце. Из всего сказанного я понял только, что что-то случилось, и решил, что кто-то тебя обидел. Меня накрыла ярость, дикий гнев, это затмило мой разум. Как только расслышал слова «театральный зал» и «университет», рванул туда. Я не знаю, что произошло в тот вечер, – Кир мотает головой и упирается лбом в свободную ладонь, словно голова весит целую тонну и у него нет сил держать ее, – но когда я вошел в темный зал и пробрался к небольшому кусочку света, то увидел…
Он замолкает, словно все еще не уверен, стоит ли произносить эти слова вслух. Или, может, набирается мужества, а потом сквозь зубы добавляет:
– Ты сидела на коленях и раскачивалась около ее тела. – Он произносит каждое слово отдельно, словно они режут ему язык. – Твоя губа была разбита, из носа на белую футболку стекала тонкая струйка крови, на лбу выросла большая шишка. А твой взгляд… Он был стеклянным, безжизненным, почти мертвым. Я закрыл рот рукой, чтобы не закричать. Ты не говорила, а мычала себе под нос, что виновата во всем
случившемся. Я сел на колени рядом с вами, посмотрел на нее. Она была такая бледная, а под ее головой растеклась черная лужа крови. Я взял ее за плечо, хотел разбудить, встряхнуть, чтобы она очнулась. Но она прямо у меня на глазах перестала дышать, и тогда я все понял.Я мотаю головой, отрицая все это. Я хотела знать правду, и теперь она вошла в сердце острием предательства и горечи. Я чувствую волну дрожи, зубы начинают стучать, я сжимаю кулак свободной руки и впиваюсь ногтями в ладонь. Делаю глубокий вдох, потом глубокий выдох, еще вдох и снова выдох. Я хочу стереть эту картину, которая возникла перед глазами. Уши заложило, но откуда-то издалека, с другой планеты, до меня все так же доносится его голос: