Пять жизней. Нерассказанные истории женщин, убитых Джеком-потрошителем

Несмотря на все разногласия, Мэри Джейн явно была ему небезразлична, и Барнетт надеялся, что они помирятся. Он поселился в ночлежке на углу Бишопсгейт-стрит, но регулярно заглядывал к Мэри Джейн и по-прежнему пытался найти работу. Вечером 8 ноября, в четверг, он постучался в дверь ее комнаты. Разбитое окно, заткнутое тряпками, так и не починили, а вместо занавески на нем висело пальто, оставленное Марией Харви. Барнетт мог бы вытащить тряпки и открыть дверь изнутри, как делали они с Мэри Джейн, когда теряли ключ, но постеснялся. В комнате горела свеча, и он заметил, что Келли не одна. С ней была Лиззи Олбрук, но когда пришел Джо, соседка поспешила удалиться. Келли недавно вернулась из «Десяти колоколов», где якобы выпивала с подругой Элизабет Фостер, однако Барнетт утверждал, что она была трезва как стеклышко.

Они провели вместе около часа. Возможно, они спокойно разговаривали, спорили или предавались любви – как бы то ни было, снова сойтись они не договорились. Наконец Барнетт встал и извинился перед Мэри Джейн. «Я сказал, что у меня нет работы и мне нечего ей предложить, – печально повторил он на дознании коронера, – о чем я очень сожалею»[366]. Мэри Джейн, на которой в тот день был поношенный черный бархатный жакет и юбка из тонкого материала, проводила его взглядом. Какие чувства она испытывала, понимая, что их отношения окончены? Этого мы никогда не узнаем.

Неизвестно, куда отправилась Мэри Джейн, распрощавшись с Джозефом Барнеттом. Ее соседка, Мэри Энн Кокс из дома № 5, утверждала, что примерно в 23:45 Мэри Джейн свернула с Дорсет-стрит и вошла во двор дома на Миллерс-Корт. Она была с мужчиной. Соседке показалось, что Мэри Джейн еле держалась на ногах, но все местные бармены заявляли, что в тот вечер не видели, чтобы она пила, и не наливали ей. По словам Кокс, Мэри Джейн и ее гость проследовали в комнату, но перед этим Келли предупредила соседку, что «будет петь». Дверь с треском захлопнулась; в небрежно занавешенном окне зажегся свет. Минуту или две стояла тишина, а затем Кокс услышала голос Мэри Джейн – та запела первый куплет песни «Фиалка с могилы матери»[367]:

Картины детства моего встают передо мной,
И дни счастливые я часто вспоминаю,
Когда бродил в полях я беззаботный и босой,
Не ведая о том, что вскоре потеряю.

Я потерял свой дом, отца и мать,

Сестру и брата моего давно уж в землю опустили,
Но буду я всегда носить с собой
Фиалку, что росла на маминой могиле.

Фиалку я сорвал мальчишкой несмышленым,

Но до тех пор, пока меня не схоронили,
Пока я жив, цветок я сохраню –
Фиалку, что росла на маминой могиле.

Я мамину улыбку буду вспоминать:

Когда по вечерам я возвращался с поля,
Сидела в кресле и вязала мать,
Отец же сказки нам любил читать.

Теперь так тихо в нашем старом доме,

И я один остался в целом мире,
Но до тех пор, пока я жив, цветок я сохраню –
Фиалку, что росла на маминой могиле.

Кокс утверждает, что Келли пела до часа ночи, но в ее словах, как и в показаниях других свидетелей по всем пяти делам, много несоответствий и недомолвок и многое вызывает вопросы[368]. Что делал клиент Мэри Джейн в течение одного часа и пятнадцати минут, пока она пела? Об этом можно лишь догадываться.

Элизабет Прейтер из квартиры выше заявила, что через тонкий пол и стены ей были слышны все звуки из комнаты Мэри Джейн. По ее словам, после половины второго в комнате наступила тишина.

Ранним утром 9 ноября Мэри Джейн решила лечь спать. Она разделась, сняла свое некогда роскошное, а теперь поношенное платье с обтрепавшимся подолом и пятнами от пива и джина. Свою одежду она очень аккуратно сложила на стул. В разбитом винном бокале трепетало пламя свечи, но вскоре свеча погасла, и, окутанная тьмой, Мэри Джейн легла, укрывшись от холода простыней.

Кроме Джозефа Барнетта, близких у Мэри Джейн Келли не было, но даже Барнетт не знал, кем на самом деле являлась женщина, лежавшая в гробу. Поскольку она называла себя Келли и утверждала, что родилась в Ирландии, ее похоронили на католическом кладбище Святого Патрика в Лейтонстоуне. Однако если она была валлийкой, как говорили некоторые ее знакомые, ее следовало бы похоронить на методистском кладбище.