Пятая голова Цербера

– Приговор отложен на неопределенный срок, ведь лучше тебя мне помощника не найти. Но да, ты спал.

– Всего лишь задремал на минутку. Я видел странный сон, но такое со мной уже случалось раньше.

– Да.

Строгий и властный, Последний Глас склонился над своим учеником. Синеватый свет планеты-сестры выхватил его бледное, бескровное лицо, с которого ежедневно, как это предписывалось ритуалом, выщипывали несколько клочков бороды. По бокам его лица некогда прошлись закаленные в потоках лавы Гор Мужества лезвия, так что волосы росли тугим гребешком – но были при этом гуще, чем у любой женщины.

– Мне снова снилось, что я стал человеком из холмов и явился к истоку реки, дабы в священной пещере услышать пророчество оракула. И я лег у быстрой воды, там, где мог надеяться получить его.

Последний Глас промолчал. Восточный Ветер добавил:

– Я вижу, вы надеялись, что я выйду на дорогу меж звезд, но, как видите, сон мой духи не почтили вниманием [23].

– Очевидно. Но что говорят тебе звезды о нашем завтрашнем предприятии? Возьмешься ли ты дуть в раковину, выброшенную морем?

– Если так велит мне учитель.

Когда Пескоходец проснулся, то понял, что вконец озяб и закостенел. Ему и раньше снились такие сны, но, как правило, быстро таяли при свете дня, так что, если в этом последнем видении и содержалось некое послание, он бессилен был постичь его. Единственное, что он знал наверное, так это что Последний Глас – отнюдь не тот самый жрец, в гости к духу которого он сейчас явился. Несколько минут он размышлял, а не остаться ли в пещере, пока сон не сморит его снова, но потом поглядел в чистое утреннее небо высоко над головой, подумал о теплом солнышке, сиявшем с него над плато, и оставил эту идею. После этого он начал подъем. Когда он с решительностью оголодавшего переполз наконец с последней ступени на раскаленную пыльную землю и прилег отдохнуть, был уже полдень.

Часа ему хватило, чтобы снова встать и выйти на охоту. Охотником он был хорошим, сильным, молодым, а терпением превосходил длиннозубую дикую кошку, что способна лежать, вытянувшись на скальном карнизе, весь день, если понадобится, а то и два, вспоминая, как мяукают и тяжко дышат ее детки, как они забываются кратким сном и снова принимаются плакать от голода, пока она не убьет ради них. Когда Пескоходец был всего на год или два моложе, находились и другие, не такие сильные, как он сам; они перебежками передвигались с места на место, устраивали засады, охотились до заката, а потом с пустыми руками и впалыми животами возвращались к месту ночлега, надеясь поживиться остатками и умоляя матерей выдавить им хоть капельку молока из грудей, теперь принадлежавших младшеньким. Эти уже умерли. Истина, которую им довелось выучить, заключалась в том, что место ночлега несложно отыскать, когда у тебя полон желудок, но для мучимых голодом оно все более отдаляется, пока на третий подряд прошедший впустую день не скроется из виду навеки.

Итак, два дня Пескоходец охотился так, как это было у людей холмов в обычае: все замечал, все подбирал, вынюхал гнездо мышиной совы и поживился ее детьми, будто креветками, раскусил накопленные семена, выдавливая из них сладковатую сердцевинку; кожа его покрылась мурашками и стала цвета пыли и холодного камня, растрепанные волосы разрушили четкую красоту очертаний головы, и он стал неслышим, как туман, что подбирается к высоким землям и незаметен, пока не коснется щеки – а тогда уж ослепляет.

За час до того, как спустилась тьма второго дня, он пересек тропу клещевого оленя – маленького безрогого копытного, которое находит себе пропитание, слизывая с камней коричневых кровососущих насекомых, что, привлеченные цокотом его копытец, выползают из глубоких щелей у источников вод. Он шел по тропе, пока восходила и становилась царицей небосклона планета-сестра, и все еще следовал по оленьей дороге, когда синие континенты соседнего мира наполовину утянулись за высочайшую из курящихся гор запада. Потом он услышал торжественную песню – ее Дети Тени поют, когда им выпадает такая большая добыча, что ее хватит прокормить все рты, – и понял, что пропал.

В великое старое время видений, когда Бог был властителем людей, люди безбоязненно ходили меж Детьми Тени по ночам, а те, в свою очередь, без страха разделяли с ними день. Но Долгий Сон отдал свои годы реке в далеком прошлом, уплыл к заболоченным лужкам и умер там. Однако, думал Пескоходец, великий охотник (а так как, даже не выйдя из детского возраста, он получил – с молоком впитал – дар, позволявший настоящему мужчине смотреть глазами, что ему не принадлежат, и смеяться увиденному, он сказал так: «великий и очень голодный охотник») может попытаться вновь ступить на старые пути. Разумеется, всему хозяин единственно Господь. Пока солнце спит, Дети Тени могут убивать не разбирая левой и правой руками, но какими придурками они выкажут себя, попытавшись убить его, коли Господу это неугодно, будь то днем или ночью.