Пятая голова Цербера

Он шагал молча, но держась прямо и гордо, пока синий свет планеты-сестры не высветил место, где клещевого оленя окружили, подобные слетевшимся на пролитую кровь летучим мышам, Дети Тени. Задолго до того, как он подошел близко, их головы повернулись на высоких шеях – совершенно свободно, как головы сов.

– Доброго вам утра в месте обильной пищи, – вежливо сказал Пескоходец.

Пять шагов он прошел в тишине, потом разомкнулись уста, не принадлежавшие человеку, и ответили:

– И правда, пища обильна.

В месте ночлега женщины, желая припугнуть детей, которые заигрались так допоздна, что тени стали длинней их самих, говорили, будто зубы Детей Тени источают отраву. Пескоходец не верил в подобный вздор, но слова эти ему живо припомнились, как только заговорил другой. Он понимал, что «обильной пищей» никак не может быть клещевой олень, но сказал:

– Очень хорошо; я слыхал вашу песню – вы пели во много ртов, и были они полны. Но это я пригнал к вам ваше мясо, потому я прошу, дабы вы поделились им со мною – или я убью самого большого из вас, которым я мог бы напитать себя самого, а остальные могут потрудиться над костями, когда я буду сыт. Мне вообще-то все равно.

– Люди не такие, как ты. Люди не едят себе подобных.

– Это вы о себе? Ну да, только если голодны, но вы ведь все время голодны.

Несколько голосов тихо, напевно произнесли:

– Нет.

– Я знаю человека по имени Летающие Ноги – он высокий и не боится солнца. Он убил одного из вас и оставил голову для ночной жертвы. Но когда он проснулся, череп был очищен от плоти.

– Это лисы, – вступил голос, которого прежде ему не доводилось слышать, – или же, что более вероятно, убил он не нашего, а местного юного из себе подобных. Мышек, маленьких мышек вы оставили нам, заявившись сюда, а теперь ты требуешь, чтоб мы отдали тебе часть оленины. Дороги же поистине мышки. Мы бы могли задушить тебя во сне, подумай об этом.

– Вы бы понесли большие потери.

– Да я прямо сейчас могу тебя убить. В одиночку. Да-да. Потому-то мы забираем ваших ребятишек, что приходят к нам, скуля и хныча, – мы успокаиваем их, чтоб они не шумели, и потом насыщаемся ими вволю. – Одна из темных фигур поднялась и вышла вперед.

– Я не сосунок, мне четырнадцать лет. И я не пришел сюда истощенным и больным. Я уже ел сегодня и получу пищу снова.

Дитя Тени, что поднялось при тех словах, сделало шаг вперед. Несколько его соплеменников дернулись было в ту сторону, словно бы желая остановить его, но так ничего и не сделали.

– Ну же, иди сюда! – воскликнул Пескоходец. – Думали выманить меня из места моего сна, чтоб убить среди скал? Ах ты детоубийца!

Он напряг руки и колени, почувствовал силу, которой наливались его кисти. Прежде чем бросить такой вызов, он решил для себя, что, если Дети Тени попытаются убить его, он немедля сбежит, даже не пытаясь вступить в схватку, ибо уверился, что с легкостью перегонит этих коротконожек. Теперь, впрочем, он был так же точно уверен, что, ядовиты укусы этих тварей или нет, он с легкостью справится с коротышкой, вышедшим ему навстречу.

Голос, обратившийся к нему, звучал настойчиво, но так мягко, что походил скорее на шепот.

– Ты не должен причинять ему вреда. Он свят.

– Я не собирался с вами драться, – ответил Пескоходец. – Я лишь пришел за положенной мне частью туши клещевого оленя, которого я пригнал прямо вам в руки. Вы пели, что добыча обильна.

Дитя Тени, вышедшее сражаться с ним, уронило:

– Самым маленьким из моих пальцев, маленький звереныш, я переломаю твои кости, так что они проткнут тебе кожу и выйдут наружу.

Пескоходец отстранился от хищно тянувшихся к нему когтей и высокомерно произнес:

– Если ты одной с ним крови, усади его на место. Или он мой.

– Он свят, – ответили несколько голосов. Слова эти были подобны ночному ветру, что вечно скитается в поисках пристанища.

Левой рукой он мог бы вырвать скрюченные когти, правой – крепко ухватить противника за маленькую тощую шейку и задушить его. Пескоходец занял боевую стойку и ждал нападения, полуприсев и тем выгадывая определенное преимущество перед крадущимся врагом. Но так получилось, что в тот самый момент плюмаж дыма, венчавший вершину одной из Гор Мужества на самом краю поля зрения, рассеялся, и свет планеты-сестры на краткий, как мгновение ока, миг упал на лицо Дитяти Тени. Оно оказалось темным и измученным, с запавшими щеками, вялым носом и безвольным ртом, откуда стекала тонкая струйка, с большими глазами во впадинах обвисающей плоти, а размерами не превосходило личика ребенка.