Пятая голова Цербера

– О да. Твое горло сотрясает себя самое и, следовательно, воздух, как трясется тростник, когда мужчина впервые раздвигает заросли рукою. Но когда мы поем, воздух дрожит и сотрясается иным образом. Мы сотрясаем его, порождая Дополнение. Я и есть та песнь, какую поют в унисон Дети Тени, я и есть их мысль, когда они думают все вместе об одном [26]. Протяни руки перед собою, ни к чему не прикасаясь, и представь себе, что они исчезли. Вот так мы сотрясаем воздух.

– Это же ничто, – высказался Пескоходец.

– То, что ты кличешь ничем, отделяет все вещи в мире друг от друга. Когда оно исчезнет, все миры полетят навстречу друг другу и пожрут друг друга в огненной смерти, из коей рождены будут новые миры. Но послушай меня. Коль скоро ты наречен тенедругом, то, прежде чем минует эта ночь, ты должен научиться, как позвать нас на помощь, если такая тебе понадобится. Это легко. Вот как это можно сделать: когда ты слышишь наше пение – а ты поймешь, что, вслушиваясь в себя, лежа или сидя недвижно и неслышно, так что мысли твои устремлены единственно к нам, можно услышать его на очень далеком расстоянии, – тебе долженствует мысленно присоединиться к нему. Запеть ту же песнь. Воспой с нами, мы услышим эхо нашей песни в твоих мыслях и поймем, что мы тебе нужны. Попытайся так поступить.

Сидевшие вокруг Пескоходца Дети Тени затянули песню Дневного Сна, повествующую о солнечном восходе, о первом свете, длинных тенях и танцах пылевых дьяволов на вершинах холмов.

– Пой с нами, – потребовал Старый Мудрец.

Пескоходец запел. Поначалу он пытался ввести в песню что-нибудь от себя, как было заведено у людей в месте сна, но Дитя Тени ткнуло его в бок и нахмурилось. И после этого лилась только песня Дневного Сна, такая, какой он ее слышал от них, и вскоре все они пустились в танец над костьми клещевого оленя, как могли бы танцевать пылевые дьяволы.

Теперь он видел, что Дети Тени не все так стары, как представилось ему сперва. Двое из них действительно были морщинисты и костисты; в обличье одного было что-то женское, хотя, как и у всех остальных, волос у нее было всего ничего, пара клоков, двое не были ни стары, ни молоды, а еще двое, казалось, едва вышли из мальчишеского возраста. Танцуя, Пескоходец всматривался в них и диву давался, что они кажутся одновременно молодыми и старыми – в то время как другие казались и старыми, и молодыми. Ему было видно значительно лучше, чем в те мгновения, когда они сидели на карачках подле туши клещевого оленя, и вдруг – обе эти мысли посетили его одновременно, удивление подпитывалось удивлением – он понял, что восточная сторона черного небосклона окрасилась розово-пурпурным, а Детей Тени стало лишь семеро. Старый Мудрец исчез. Он повернулся к восходящему солнцу – в какой-то мере инстинктивно, в какой-то мере предполагая, что Старый Мудрец ушел тою дорогой. Когда он обернулся снова, то обнаружил, что Дети Тени растаяли, рассеялись среди скал. Остались только двое, а потом вообще никого. Он подумал было пуститься вдогонку, но почувствовал, что они не желали бы того.

– Ступайте с Богом! – крикнул он громко и помахал обеими руками.

Первые лучи нового солнца [27] очертили все вокруг черным и золотым. Он покосился на клещевого оленя, с чьих костей все еще свисали скудные лохмотья мяса, и подумал, что можно бы расщепить их и извлечь мозг. Полушутя он произнес, обращаясь к останкам:

– Доброго вам утра в месте обильной пищи.

И ел, пока не явились муравьи.

Часом позже, прочищая межзубные промежутки ногтем, он вспомнил свой сон предыдущей ночью. Старый Мудрец, как ему показалось, мог бы истолковать это видение. Он пожалел, что не обратился с такой просьбой. Если поспать сейчас, при дневном свете, едва ли приснится что-то путное, но он устал и озяб. Он растянулся на солнышке. Неподалеку проходила какая-то женщина, и очертания спины показались ему смутно знакомыми. Он встал и пошел за ней. Он шел быстрее этой женщины. Вскоре он увидел ее четче и узнал свою мать, но, попытавшись приветствовать ее, обнаружил, что не может этого сделать. И тут же – это он-то, который ни разу не терял равновесия! – споткнулся о камень. Он замахал руками, пытаясь удержаться от падения, все его тело затряслось, и он понял, что сидит один, неподвижно, весь в поту от солнечного жара.

Он поднялся, продолжая дрожать мелкой дрожью, и стал соскребать песок, приставший к ладоням, подошвам и спине. Глупость. Нет смысла спать днем – его дух оставит тело и отправится странствовать, и если жрец явится к нему во сне, никого не будет в теле, чтобы принять его. Может статься, что такая беспечность разгневает жреца, и он оставит его, чтобы никогда больше не удостоить своим вниманием. Следует либо вернуться в пещеру и снова попытать счастья, либо признать провал и отступиться. А это будет невыносимо. Значит, он вернется в ущелье. Но не с пустыми руками.