Пятая голова Цербера

– Помоги мне, – попросил он, – они тебя не ужалят, слишком холодно. Выгреби их оттуда.

Он принялся копать снова. Она положила Розовые Бабочки в безопасное место и присоединилась к нему. Смазала маленький ротик медом, потом умастила ручки, чтобы девочка могла лизать пальчики. Они ели не только мед, но жевали и грызли толстые жирные личинки, копали и ели, пока их лица, руки и тела не стали липкими и не покрылись порошком пчелиного перегноя. Лучшие свои находки Пескоходец клал в рот девушке, а та отдавала ему свои; они рыли и ели, ели и рыли, отгребая одурманенных пчел, пока не наелись досыта и, счастливые, не упали друг другу в объятия. Она прижалась к нему, чувствуя большим и круглым, как налитый соком арбуз, животом его кожу и ребра под ней. Губами она касалась его лица, грязного и сладкого.

Он мягко взял ее за плечи и притянул к себе.

– Не надо, – сказала она, – не взбирайся на меня. Я все расплескаю. Я тогда заболею. А как это…

Его дерево уже заметно выросло, она взяла его в ладони и стала ласкать.

Потом они положили Розовые Бабочки меж своих потных тел, чтоб она проспала в тепле остаток ночи, и так лежали втроем, сплетенные ногами, вдохами и выдохами.

Уши Пескоходца наполнил рев теснины Вечного Грохота. Он добрался до пещеры жреца, но на сей раз все видел вполне отчетливо, хотя там было так же темно, как и до того. Откуда-то – невесть откуда – у него появилась способность видеть без глаз и света. Пещера простиралась позади, впереди и по обе руки, то тут, то там громоздились упавшие камни.

Он пошел вперед, пол пещеры поднимался. Стало сухо. Пол в этом месте был сложен песком и глиной. Каменные сосульки свисали с холодных камней, покрытых выпотом, и поднимались из пола ему навстречу, и так он шел, будто в пасти исполинского зверя. Потом стало еще суше, каменные зубы пропали, остались только глинистый язык и сводчатая глотка, и небо ее все время понижалось. Он увидел ложе жреца, с дарами, разложенными вокруг него; жрец поднялся ему навстречу.

– Мне жаль, – сказал ему Пескоходец, – ты так голоден, а я тебе ничего не принес.

Он вытянул перед собой руки – и увидел, что держит в одной пчелиные соты, с которых каплет мед, а в другой – ком жирных личинок, скрепленный тем же медом. Жрец с улыбкой принял их, наклонился и извлек из кучи звериных костей череп, который протянул Пескоходцу.

Пескоходец взял череп; тот на ощупь был сухой и древний, но с рук жреца на него закапала свежая кровь, и под его взглядом череп вернулся к жизни: кости обновились, увлажнились, обросли сеткой темных вен, кожей и мехом. Перед ним появилась голова выдры. Живые влажные глаза поискали Пескоходца и посмотрели ему прямо в лицо.

В них текла река, где некогда выдра появилась на свет, текла мимо разоренного улья; он видел, как водопады низвергаются с высоких холмов, отыскивая путь к подлинной изнанке мира, видел, как воды с ревом проносятся через теснину Вечного Грохота и чуть медленней устремляются к порогам, за которыми быстрые потоки расширялись и, наконец, лениво, почти сонно разливались в лугах. Он увидел уверенный полет волосатых и белых цапель, натужную борьбу маленьких желтых лягушек с ветрами, а еще глубже, под медленной зеленоватой водой, будто бы и сам погрузился почти на двадцать ног, на усеянное камнями, галькой и горным песком дно, – заметил выдру. Как змея с коричневатой, почти черной, шкуркой, та рассекала течения, пока не приблизилась к нему вплотную и не повернулась животиком, и тогда он увидел, как она гребет короткими сильными ножками, держась почти в пальце над песчаным дном, и все равно еще казалось, что она идет прямо среди камней и гальки.

– Что? – вскинулся он. – Что такое? – Розовые Бабочки шебуршилась у него под боком. Спросонья он на ощупь подвинул ее к материнской груди и накрыл другую перевернутой чашечкой своей ладони. Ему было зябко. Он подумал о своем сновидении и обнаружил, что оно, кажется, еще не закончилось.