Пятая голова Цербера

Он миновал множество водопадов, выбираясь при необходимости из воды и обходя их посуху. Меньшие, не столь стремительные, он просто проплывал, и мастерство его с каждым заплывом возрастало. На полдороге к теснине Вечного Грохота он поймал крупную рыбину, которую намеревался оставить как подношение в пещере жреца. В глубоких заводях он подчас погружался почти до дна, следуя за течениями, и висел в зеленоватой подсвеченной толще воды, а волосы его облаком опускались на лицо – в то время как при подъемах к поверхности мимо хрустальных пузырьков воздуха вытягивались в струну чуть позади. Позднее в тот же день, по его предположениям, он миновал край, наиболее привычный и знакомый ему, страну скал и холмов, где кочевали его соплеменники, и таким образом с утра продвинулся дальше на север, чем было им пройдено на юг от теснины Вечного Грохота за целых пять суток. Затем наступил вечер, и он наконец выбрался на песчаный бережок, выбрав для этого участок реки с более спокойным течением, поскольку так устал, что даже вытащить тело из воды ему было почти не по силам. Он нашел себе укрывище в тени высоких трав и спал там на песке, а на звезды вообще не смотрел.

На следующее утро он около получаса двигался вдоль берега, пока, ничего не поймав и оставаясь голодным, снова не соскользнул в реку. Но теперь ему было легче. Рыбы в этом месте водилось в избытке, и он поймал сперва увесистую рыбину, а потом – ершоватую утку, опустившись под воду и скользя там с открытыми глазами, едва двигая членами, пока не подобрался так близко, что сумел единым движением ухватить несчастную птицу за лапу.

Река тоже утихомирилась, и пускай его продвижение от этого замедлялось, но он по крайней мере меньше изматывался. Она неспешно текла меж лесистых холмов, потом разлилась шире, запетляла по низинам, где прямо из воды росли большие деревья, чьи изогнутые арками ветви достигали пятидесяти длин мужской ноги, считая от берега к середине русла в любой из сторон. И наконец, почти встала на равнине, где камышам, изредка перемежавшимся деревьями и кустарниками, конца и края было не видать. Холодная безжизненная вода обрела слабый привкус пота – Пескоходец терялся в догадках отчего.

Опять спустилась ночь, но на сей раз не было рядом уютного берега, на котором он мог бы укрыться. Примерно полмили он прошел по вонючей грязи, прежде чем наткнулся на дерево. Вокруг, выкликая друг друга и подчас захлебываясь рыданиями, кружили водоплавающие птицы. Казалось, что временная смерть солнца означает неминуемую кончину и для них, и ночь заронила в них невыносимый ужас.

Подойдя к дереву, он заговорил с ним. Оно не ответило, и ему стало ясно, что, какова бы ни была природа силы, наполнявшей редкие деревья оазисов его родного края, здесь ее искать смысла нет. Это дерево умело разговаривать с незримым не лучше его самого, да и взрастить ребенка в женской утробе не было способно. Все же, учитывая возможность ошибки, он испросил у него позволения и забрался на высокую ветку. Несколько насекомых обнаружили его, но холод сделал их вялыми. Небо было испещрено облаками, сквозь которые временами прорывался бледный, бескровный свет планеты-сестры. Он уснул, потом пробудился. Сперва до него донесся запах, потом звук, а уж после этого в скудных лучах ночного светила он увидал, как совсем рядом крадется медведь-трупоед [28] – огромный, вонючий, толстый, коротконогий.

После этого он уже почти заснул снова.

Печаль, печаль, печаль.

«Какая может быть печаль?» – подумал он, однако тут же почувствовал какую-то боль внутри, вспомнив Семерых Девушек в Ожидании с Много Розовых Бабочек под живым, мыслящим деревом в стране движущихся камней, добрым правителем маленького озера и усеянного цветами лужка.

«Печаль, печаль, печаль», – сквозило в ночном ветре.

«Да какая может быть печаль? – сказал себе Пескоходец. – Только ненависть». Жители болот убили Летающие Ноги – когда он был еще ребенком, Летающие Ноги подчас приносил ему гостинцы. Они могут убить Кровавого Пальца и Съедобные Листья, девушку по имени Сладкий Ротик и его собственную мать.

Печаль.

Спой о печали.

«Нет, это не печаль, – подумал он, – это всего лишь ветер и дерево». Он сел на ветке, пытаясь уверить себя, что слышал одни только вздохи ветра в листве, а может, дерево шепталось само с собой о лучших местах. Но за что бы ни принять услышанный им звук – следовало признать, что он заблуждался насчет этого одинокого, стиснутого камышами дерева, – гнева в нем не было. Вообще не было… ничего.

Потерявшийся ветер вздыхал и жаловался, но не словами. Листва почти не колыхалась. Где-то очень далеко и высоко прогрохотал гром.

«Печаль, – пели голоса, – печаль, печаль. Одиночество. Грядет безбрежная, нескончаемая ночь».

То был не ветер, не дерево, а Дети Тени. Где-то. Пескоходец медленно, мягко произнес:

– Доброго утра нашей встречи. Я не одинок, я беспечален, и все же я спою вместе с вами.