Пятая голова Цербера

Я наполовину животное, это в лучшем случае. Свободные – прекрасные существа, они так же чудесны, как олень, птицы или кокошниковая тигрица – я видел, как она подобно лиловой тени нависает над своей жертвой; но они животные. Я искал в миске отражение своего лица, разводя колтуны бороды пальцами, как мог, увлажняя ее жидкостью из параши, пока черты мои не проступили более четко. То была маска зверя. С безумно горящими на морде глазами животного. Я не могу говорить. Я всегда знал, что в действительности я не способен разговаривать так, как остальные, а только воспроизвожу определенные звуки ртом – звуки эти достаточно точно имитировали человеческую речь, так что уши, сторожившие Бегущую Кровь, меня не слышали. Иногда я даже не понимал, что за слова произношу. В этих случаях я рыл себе нору и с песнями бегал меж холмов. А теперь я окончательно потерял дар речи, только рычу и плачу.

ПОЗЖЕ. Стало холоднее. Я слышу колокола все время, даже затыкая уши ладонями. Если же я прижимаю ухо к камням, то слышу, как шаркают подошвы и скребутся землечерпалки. Я знаю, где нахожусь. Камера расположена точно под кафедральным собором, и на этом уровне они хоронят своих мертвых. Могильные камни выходят наверх между проходов и скамей, а повсюду надо мной сами могилы. Может быть, как раз в этот момент копают мою собственную. По крайней мере я умру в безопасности, они вознесут за меня молитвы – за меня, высокочтимого ученого из Исходного мира. Как почетно быть похороненным в соборе. Но я бы предпочел, чтобы мое тело погребли в сухой центральной пещере внутри возносящейся над водами скалы в верховьях реки. Пускай птицы сооружают гнезда в глазницах моего черепа, а я буду лежать и смотреть на них Оттуда, пока розовое солнце не сделается навеки красным и темные шрамы не покроют его лик, точно угольки от догорающей сигареты [108].

12 апреля. Имело место крайне тревожное происшествие, и одним из самых раздражающих его аспектов для меня явилось…

Впрочем, пустое. Сначала позвольте мне описать события дня. Мы достигли берега реки, как и планировали, и большую часть светлого времени суток двигались вдоль него. Берег пологий, обнаружить на песчаных отмелях что-то вроде пещеры крайне маловероятно, да и мальчишка настаивает, что мы пока слишком низко по течению. Примерно в середине второй половины дня погода стала портиться – впервые с начала путешествия. Я смазывал ружья и заворачивал их в чехлы. Впереди клубились густые темные грозовые облака, и мне было ясно, что ураган не заставит себя долго ждать, причем наиболее вероятное направление его движения – юго-восток, прямо к долине Темпуса и нам навстречу. По предложению мальчишки мы отошли от реки и проделали около мили перпендикулярно руслу, поскольку он нашел то место опасным при внезапном разливе. На вершине пригорка мы остановились и натянули палатку. Делать это позднее, под дождем, у меня не было никакой охоты. Мы успели только закрепить все колышки, как налетел порывистый ветер и обрушился яростный ливень. Я сказал мальчишке, что еду мы успеем приготовить, когда распогодится, забрался в мешок и пролежал там бог знает сколько времени, прикидывая, выдержит ли палатка. Я никогда в жизни не слышал такого неистового воя ветра. Но постепенно гроза удалилась, и остался только дождь, монотонно барабанивший по крыше палатки. Я уснул.

Проснувшись, я обнаружил, что дождь прекратился. Вокруг было очень тихо. Воздух источал аромат свежести и чистоты, всегда следующий за бурей. Я встал. Мальчишки не было на месте.

Я позвал пару раз, не получив никакого ответа, и несколько минут выглядывал его. Потом мне пришло в голову, что наилучшее возможное объяснение таково: начав готовить ужин, он понял, что какая-то деталь кухонной утвари потерялась, и отправился за несколько миль в надежде все-таки вернуть ее. Я взял фонарик и (по причине, которой не смог бы себе объяснить и сам) легкое ружье, после чего отправился на поиски. Солнце стояло низко, но еще не закатилось.