Пятая мата

— Опять сын! От молодец, не бракодел…

Черный, цыганистый Киняйкин скорчил развеселую рожу:

— Так я шапку под подушку клал…

Опять подошел Андрюха, взял начальника за плечи, бесцеремонно повернул к щиту. Простодушно забасил:

— Глянь-ко! Отошел влево — глядит… Вправо шагнул — опять же на меня воинство смотрит! Дивуюсь… Рисованный, а как глазами-то хватит… Ты это для нас поставил? Агитироваш, а, Тиша?

— И для вас…

— Хитер бобер! Мы, конешно… Мы работнем!

— На то плыли, чтобы помочь! — улыбался Киняйкин.

Степенно прошли сплавщики затихающим поселком.

…В сиреневой колдовской сумеречи легко шагнула с клубного крыльца Петлина. И затаенное заворочалось в нем: не моя, не моя…

— Милости просим, дорогие соседи!

В тишине голос Нины обволакивал теплом.

И Тихон попросил мягко:

— Проходите, ребятки. Бросайте котомки, мойтесь и за столы!

Пока сплавщики умывались на улице, начальник медленно прошелся по маленькому зрительному залу клуба. Все отлично старики уладили… На сплошных нарах, вдоль стен, взбитой периной вздымалось сено, и весь зал, протопленный, сухой, кружил голову крепким запахом луга.

Гляди, столы нашлись… Это все Нина, конечно… И цветы в стеклянную банку поставила — молодчина!

От голосов, от неловкости мужской суетни испуганно помаргивали настольные керосиновые лампы, робела теплая, пахучая темнота по углам — тесное, шумное застолье собралось в клубе.

Видно, такой уж особенный дух у сибирской ухи, что ребячит она взрослых и размягчает сердца стариков. У широкой ведерной кастрюли Андрюха не выдержал, откинул назад лохматую голову, заглушил разноголосье своим рыкастым басом:

— Ну, Р-романов… Уха у тебя государская!

— Тару, тару ко мне! — Петлина шутливо пристукивала по столу деревянной поварешкой.

Чашки и ложки оказались у каждого свои — знали соседи, что на Борском участке столовой нет, привезли свои.

— Тихон! Покуль ушица-то не остыла — хлебай с нами! — Андрюха сиял над дымящейся чашкой красным распаренным лицом. — Бери ложку, достигай, наедайся!

Мужики дружно поддакнули:

— Так, так… Садись рядком, хуже не будет!

Романов сбросил фуфайку, присел рядом с Андрюхой. С тихой улыбкой Петлина подала ему чашку.

…После ужина сплавщиков тут же разморил сон, и они, едва раздевшись, повалились на нары. Разнобойный храп валом покатился по клубному залу.

Провожать на крыльцо начальника и Петлину вышел Андрюха. Не умолкал мужик, мягчил голос ласковыми словами:

— Душевно уважил ты нас, Тиша… По нонешним-то временам вона какое хлебово на столы выставил! Ты знай: за нами еще нигде не пропадало, довольнехонек будешь. Работа у тебя ручная, а руки при нас — сделаем все как следоват быть.

Смущенный начальник похлопал по широченным плечам Андрюхи:

— Да хватит, хватит… Заладил! Вот лучше о чем сговоримся: по утрам завтрак налаживайте сами себе. Картошка и рыба в комнатушке за сценой, дрова подвезли. Да, на сцене кадушка соленой щучины — берите, кому в охотку, загодя мы вам заготовили… Ну, обвыкайте тут помаленьку!

— Благодарствуем! Для себя — это запросто, не во труд! — уверил Андрюха. — Захаживай когда вечерами, гостем будешь. А принесешь чего, как хозяина почтим…

— Буду бывать! — пообещал Романов.

…Неслышно дышал теплом прошедшего дня сосняк за поселком, призывно, хмельно манил под свои молчаливые кроны.

Увести бы Романова… Нина тут же прогнала пьянящее наваждение и уже спокойным женским рассудком поняла, что слишком многого хочет она сразу. Известно, какой он, Тихон. Ему и вправду решиться надо, переломить себя. Не легко мужику, где там!

В темноте, кусая губы, Петлина резко сказала:

— Домой мне. Понял?!

…Он остался один — озадаченный, злой.

Вот ведь как… Опять она свой норов кажет! Ну, Нинка…

7

При случае говорили в Боровом про своего начальника: молодой да ранний. И добавляли, что всегда ему хочется за раз по два горошка на ложку…

Чертыхнулся Романов, дал кругаля у клуба, и домой бы мужику идти, только подался он совсем в другую сторону.

А все оттого, что держалась в Тихоне теплая радость от встречи с юльскими и захотелось ему успеть еще в одном деле. Дело было вовсе не спешное, однако в последние дни нет-нет да и думалось о нем.

Вот провели поселковый сход честь честью, и кто мог — явились на Чулым.

Один Корнев не отозвался, не пришел на реку.

Ну, сторож ты на конюшие участка… Конечно, и сторожба — тоже работа. Только при желании мог бы ты и подмениться, Федор. Тебе бы прийти к начальнику да сказать: так и так, ставь какую ни есть старуху в подменные, а моя мужская обязанность сейчас быть к мате поближе…

Возможно, и не принял бы Романов того предложения Корнева. Сидишь по ночам возле лошадей и сиди… А раз не пришел — поворот другой. Этим самым и задел за живое. Поднял в Тихоне даже и не начальническое, а простое человеческое недоумение: «Неуж война до Федора не дошла и все-то ему побоку…»

В маленькой сырой конюховке крепко, свежо пахло кожей, дегтем и конским потом.

Корнев сидел за низеньким шорным столом спиной к двери и широкой черной тенью застил яркий фонарный свет.