Пятая мата

— Он что, чокнулся?

— Поил его Кожаков, сулил поставить бригадиром, а то и мастером вместо Михайлова. Михайлов уходить собирался с работы. Ну, а мне место продавца обещал. Послушалась, уважила стариков…

— Выгодно заложили тебя папенька с маменькой…

— Да, вот так вышло… От девичьей воли только и оставила фамилию. Будто знала, что не жить с Генкой. Да… месяца три прошло, и начал дурью маяться мой муженек. К парням, к тебе ревновал, а я ему невинной досталась… Слова добром, бывало, не скажет, после-то и руки распускать начал. Что синяки носила — это весь поселок не раз видел. Только и вздохнула, как на фронт взяли.

— Пишет письма?

— Пишет. Бесится, что ты начальником вместо его отца. А, пусть бесится! Я отписала, что ждать не буду. Раз уж попервости не пошло не поехало — на что надеяться? Случись, придет, чем докажу — что невинно жила?

— Ты подумай, Нина… — тихо обронил Романов. — Подберет война мужиков…

— А ты на что!

— Сын ведь у меня… — насупился Тихон.

— Запричитал… Да я тебе таких парней натаскаю, будь здоров! А что от Генки не понесла — не бойсь, не хотела!

…Теперь они шли сосняком, что зеленой подковой окружал поселок. В борике было сухо, тепло, податливо оседала под ногами толстая подстилка сухого беломошника.

— Устала я что-то… — небрежно призналась Петлина.

И Романову тоже хотелось присесть, но он не уступил ни женщине, ни себе. Внутренне не был готов к тому, что могло бы произойти сейчас.

Нина остановилась, поставила на землю ведро и вся потянулась к Тихону.

Он пересилил себя, отвернувшись, стоял жалкий, злой на свою нерешительность.

— Совесть не велит, Нина.

Петлина наконец пришла в себя. Долгим взглядом посмотрела на Романова. С ленивой издевкой сказала:

— Все-то ты примеряешься, что плохо, что хорошо… — Женщина вскинула тонкие ломкие брови. — Это какая еще совесть?

— А такая, Нина… Не шибко ли жирно нам с тобой будет… На фронте мужики гибнут, тут вдовы горем обливаются да каждый день в воде до сшибу работают, а мы с тобой на глазах у них счастье вить собираемся — это как? Да и заслужить надо счастье-то — так я думаю…

Петлина стояла с таким удивлением на лице, что Романов невольно позавидовал простоте ее мышления.

— Счастье заслужить?.. Вот ты, сирота, ты с шестнадцати лет пошел сосновые баланы катать… А что мне перепало от хорошего? Давно ли я багор из рук выпустила… Может, нам в семейном повезло? Нет, Тихон, грех тому, кого завидки возьмут на наше счастье. О совести же так скажу: люблю — вот вся моя и совесть. А насчет бабы твоей… Взял ты ее сдуру! Услыхал, что я с Генкой связалась, со зла и женился. И вышло по пословице: что дурно, то и потешно. Не живете, а маетесь оба. Да ты уйдешь от нее. Гляди, кабы она тебя, сердобольного, вторым ребенком навовсе не захомутала…

Женщина ждала слов, ждала хоть какого-то малого намека на перемену их теперешних отношений.

Тихон молчал.

Петлина отвернулась и заговорила с тихой, грустной решимостью, которая теперь наполняла ее:

— Что же… Хватит, побегала я за тобой! Пусть уж вольному — воля, а спасенному — рай… Вот возьму да и дам себе волюшку. Загуляю! Уж ты не обижайся потом, Тишенька, не изводись…

Романов, напуганный, не сдержал себя, крутым плечом дернулся вперед. Уже на ходу оглянулся. Лицо его было страшно.

— Не смей, дура!

Она засмеялась в теплом сосняке тихим, счастливым смехом.

6

Соседи приплыли в этот же день, почти засветло.

Вдали, на излучине, на трепетной розовости воды одна за другой проступили черные полоски лодок, и, тревожась, Романов сосчитал их. Потом, когда четко означились люди, начальник пересчитал и сплавщиков.

Внизу, уткнувшись носами в темнеющий песок, дремали лодки участка — работу на реке уже кончили. Встречать соседей напрашивались днем также Михайлов и Швора, да Тихон отмахнулся от них. Зачем… Или за долгий день не намаялись? Отдыхать, и весь тут сказ!

Приезжие — народ все уже пожилой — неторопливо вылезали из лодок, кучно топтались у воды — разминали ноги. Звонко гремели пустой посудой кошели и заплечные котомки.

Романов выкручивал ремень на фуфайке, злился. Тридцать шесть человек обещал Иванов! Пятерых нет… Добавь-ка одного человека к пятерым — это ж две лодки дополнительных в работе!

Пора было улыбаться приезжим и говорить всякие веселые слова. Грубоватое, заветренное лицо начальника нацелилось туда, к воде. Раскинул руки и сам удивился своему подлинно веселому, вызывающему крику:

— Эй, чулымцы-родимцы… Юльские медвежатники! Говорят, вы семеро одного не боитесь… Ходи сюда!

На яру еще не стемнело. Теплая полоса зари еще не стекла за черноту молчаливого бора.

К Тихону первым подошел здоровенный бородатый мужчина в длиннополой фуфайке и высоких, легких броднях.

Романов упер руки в бока, так и этак оглядел детину.

— Здоров, знакомец… Хор-рош… А тебя, Андрюха, не гнет, не клонит…

— А что мне доспется? — просиял широким красным лицом Андрюха и похвастал: — Всево-то пятьдесят сполнилось. В робятишках еще хожу…

Тихон помнил многих сплавщиков Чулыма и теперь искренне радовался, пожимая им руки.

— Здравствуешь, Вася Киняйкин! К семье не прибавил?

— С сыном поздравляй…