Пятая мата

В последнее время юный художник часто копировал карикатуры Кукрыниксов из «Правды». Регулярно на дощатых щитах появлялись Гитлер и его подручные… И похохатывали над ними сплавщики. А то и матюгали — это уж по настроению, кто как.

Позавчера Романов дал Пете новое задание.

— Ну, мил человек, откладывай бумаженции в сторону и берись за кисть — тоже оружие! Замысел? А вот какой замысел… — Начальник ходил по кабинету и поглядывал на мальчишку. — Юльские приедут, да и своих надо опять взбодрить… Такое ты нарисуй, чтоб за душу хватало! Да, брат, именно красноармейца, фронтовика. И чтобы призывал! Прямо из боя, из пекла… Сможешь?

Лицо у Пети круглое, девичье. В серых глазах, под мягким наплывом верхних век, серьезная задумчивость.

— Скомпоновать требуется, Тихон Иванович…

— Во, во! Это самое… Скомпонуй! И поскорей, очень прошу.

…В окно деревянного сарайчика, что стоял у конторки участка, густо лилось ласковое утреннее солнце, в проеме открытой двери виднелся Чулым, запань, набитая желтизной соснового леса, и теплые белые облака, что недвижно висели над таежным поселком.

Петя сидел на чурбаке, поглядывал на Чулым, на дразнящую чистоту большого дощатого щита и сердился: никак у него не получалось с тем фронтовым бойцом.

Вообще-то поколенную фигуру солдата он уже скомпоновал. И, больше того, на щит ее перенес. Сквозь медовую желтизну струганого дерева проступало строгое, вопрошающее лицо воина в каске, его левая рука крепко сжимала винтовку. Не хватало на рисунке только правой руки солдата. Она, эта рука, виделась Пете вскинутой, указательный палец как бы упирался в зрителя и тоже как бы спрашивал… Слова на щит придумались сразу: что ты сделал для пятой маты?!

— Во, правильно! Так и напиши! — одобрил позавчера Романов.

Возможно, десятый набросок лег на листы ученической тетради, а не давалось Пете нужное положение руки. И уже брало отчаяние. Работу-то следовало окончить к обеду — обещал. Где-то к вечеру подъедут сплавщики Юла, и к тому времени щит обязательно должен висеть у Чулыма.

Он сдался наконец, Петя. Снял сшитый из мешковины фартук, вытер руки, закрыл сараюшку и пошел к Никольской. Однажды смотрел у Олимпиады Степановны книгу о гражданской войне, и запомнился яркий плакат. Как раз то что надо: красноармеец двадцатых годов тоже спрашивал…

Школа и учительский дом стояли не в улице, а ближе к Чулыму, на невысоком взгорке. За штакетником грели на солнце свои пышные зеленые бока старые березы.

Никольская оказалась в огороде. Заметила, поднялась от грядки и подошла.

— Здравствуй, племя молодое… Держи огурец! Ты чего в такую рань?

Петя признался.

Учительница только руками развела.

— Спасовал, эх ты, художник от слова «худо»… Не сердись, учись понимать шутку. А знаешь, будь другое время — отказала бы в книжке — сам постигай, с натуры надо больше работать! Ладно, война, темпы нужны. Жди, я сейчас.

Петя повеселел. А когда Никольская принесла книгу, он признался и в другом:

— Олимпиада Степановна… Я под рисунком, на доске-то, место оставил, вот, стихи сочинил…

— Да ты и с рифмой дружишь? Зело любопытно…

— Так, нашло… — робко признался Петя и громко, уже заученно, прочитал:

Работать по-стахановски,
Работать на «ура» —
Зовет сегодня сплавщиков
Военная пора.

Пусть труд кипит дружнее,

Сплавщик не подведет.
И потому скорее
Победы день придет!

— А что-о! — учительница даже худенькие свои плечи подняла. — Чувствуется накал, призыв — пойдет. Пиши, разрешаю!

Петя не шел, а летел от Никольской, счастливый от того, что она всегда рядом. Как знать, может, и не рисовал бы он вовсе, не живи Олимпиада Степановна рядом. С самого первого класса подталкивала она его к карандашу и краскам.

…У него была припрятана банка зелени и неполная бутылка олифы. Весной ездил с бумагами в сплавконтору, как раз ремонтировали там директорский катер, он и выпросил — у моториста Жукова.

Что можно зеленью? Покроет легонько каску бойца, тоже и шинель — похожести будет больше.

Не ждал Петя, а зашел Романов. Начальника, знать, беспокоил этот щит. Юный художник разведенной в керосине печной сажей выписывал пальцы правой руки бойца. Тихон мельком взглянул, потом отошел к стене сарая, сощурился и посмотрел еще раз. По-мальчишески облизнул губы, языком поцокал.

— Что оказать, когда нечего сказать… И похвалил бы, да курносый нос совсем задерешь… А стихи-то придумал сам?

— Сказала Олимпиада Степановна, что сойдут…

— Молодчага!

Гордый, Петя размашисто полоскал в керосине кисть. Он кончил работу. Как всегда, начальник бежал куда-то. Уже в дверях сказал:

— Возчика нет, сходи за лошадью, отвезешь и прибей сам. Как где? У Боровой, там уже столбы вкопали. А тяжело одному — пацанов кликни. И вот еще что… В клубе нары ставят — последи там за всем, а надо будет, и распорядись.

Петя остановил начальника.

— Тихон Иванович, скажите вы Варваре Фирсовне…

— Что я должен сказать Варваре Фирсовне?